Террор - Дэн Симмонс (2015)

«Что за чертовщина?» – думает Френсис Крозье. Это голос его собственного «я» нарушает плавное течение постигаемых слухом чужих снов.

Словно откликаясь на призыв, возвращается боль.

61

Крозье

«Мои люди!» – кричит он. Но он слишком слаб, чтобы кричать. Он слишком слаб, чтобы произнести это вслух. Он слишком слаб, чтобы хотя бы вспомнить, что значат эти четыре слога. «Мои люди!» – снова кричит он. Но из груди у него вырывается только стон.

Она истязает его.

Крозье приходит в чувство не сразу, но постепенно, в ходе мучительных попыток открыть глаза, сводя воедино разрозненные обрывки с трудом обретенного сознания на протяжении многих часов и даже дней, каждый раз выплывая из пучины смертного сна под действием жестокой боли и четырех бессмысленных слогов – «Мои люди!» – и в конце концов приходит в себя настолько, чтобы вспомнить, кто он такой, увидеть, где он находится, и понять, кто рядом с ним.

Она истязает его.

Эскимосская девочка-женщина, известная ему под именем леди Безмолвной, продолжает резать его грудь, руки, бока, спину и ногу раскаленным острым ножом. Боль нестерпима и неослабна.

Он лежит подле нее в тесном помещении – не в снежном доме, какой Джон Ирвинг описывал Крозье, а в своего рода палатке, сооруженной из шкур, натянутых на изогнутые палки или кости; мерцающий огонь нескольких плошек озаряет голое тело девушки и голые, искромсанные, окровавленные грудь, руки и живот самого Крозье. Похоже, она разрезает его на мелкие кусочки.

Крозье пытается закричать, но снова обнаруживает, что слишком слаб для этого. Он пытается оттолкнуть прочь истязающую руку с ножом, но он слишком слаб, чтобы поднять свою собственную руку, а тем более остановить чужую.

Ее карие глаза пристально смотрят в глаза Крозье, видят снова затеплившуюся в них жизнь, а потом опять сосредоточенно вглядываются в раны, которые она наносит ножом, кромсая и истязая его тело.

Крозье умудряется издать слабый, еле слышный стон. Потом он снова проваливается во тьму, но не в чужие, постигаемые слухом сны и в блаженное состояние свободы от собственного «я», а в черное штормовое море боли.

Она кормит его бульоном из голднеровской консервной банки, по всей видимости украденной с «Террора». Бульон имеет привкус крови какого-то морского животного. Потом она отрезает тонкие ломтики тюленьего мяса и сала странным кривым ножом с костяным черенком, зажимая шмат тюленины в зубах и орудуя острым лезвием в опасной близости от губ, тщательно прожевывает кусочки и наконец проталкивает один за другим между запекшимися, растрескавшимися губами Крозье. Он пытается выплюнуть их – он не желает, чтобы его кормили, как беспомощного птенца, – но она подбирает жирные комки и запихивает все до единого обратно ему в рот. Не в силах сопротивляться, он находит в себе силы прожевать и проглотить.

Потом он снова погружается в сон под колыбельную завывающего ветра, но вскоре просыпается. Крозье осознает, что лежит голый между меховыми полостями, – он не видит нигде в тесном помещении своей одежды, всех своих многочисленных рубах и свитеров, – и что теперь она перевернула его на живот, подложив под него кусок гладкой тюленьей кожи, чтобы кровь из израненной груди не испачкала мягкие шкуры и меха, устилающие пол палатки. Она режет, кромсает, ковыряет длинным прямым ножом его спину.

Не в силах сопротивляться или перевернуться на спину, Крозье может лишь стонать. Ему представляется, что она режет его на кусочки, которые жарит и ест. Он чувствует, как она прижимает что-то влажное и скользкое к многочисленным ранам на спине.

В какой-то момент мучительной пытки он снова засыпает.

«Мои люди!»

Только через несколько дней нестерпимой боли, проведенных частично в беспамятстве, частично в сознании и в полной уверенности, что Безмолвная режет его на кусочки, Крозье вспоминает, что в него стреляли.