Башмаки на флагах. Том третий. Графиня фон Мален - Борис Конофальский (2021)

Уже через два дня, на заре, он миновал Эвельрат, даже не остановившись там, а после полудня, когда солнце уже покатилось к вечеру, был совсем рядом с Лейденицем. В двух милях севернее города он заметил хутор, ферму на отшибе. Волков очень не хотел, чтобы кто-то из кантонов, купец какой-нибудь, увидал его раньше времени. Поэтому остановился со всеми своими людьми на этой ферме у дорожного мужика. Загнал всех коней и все телеги ему на двор, чтобы не было их видно с дороги. А сам с Максимилианом и Румениге после раннего ужина, прихватив мешок серебра, поехал в город, пряча лицо от редких встречных. В городе были уже в сумерках. Проехал мимо пристаней. У пристаней барж и больших лодок столько, что иной лодке больше и пристать негде будет. Товары навалены тюками прямо на пирсах и на берегу. Бочки, бочки, бочки всяких возможных величин. Костры, огни, люди, возы с лошадьми — для вечера большая суета.

«Торгует Фринланд. Надо, чтобы так и в Эшбахте было. Купчишки фринландские вон как жиреют. Видно, неспроста на них архиепископ серчает, что из их доходов нескромных мало ему перепадает».

Уже в темноте они нашли дом купца Иеремии Гевельдаса. Стали стучать в ворота.

— Господи, Христа ради, уйдите, — заныл из-за двери купец. — Хоть ночью мне дайте от ваших угроз отдохнуть. Нет у меня вестей хороших, как будут, так вам сразу скажу.

— Открывай, болван, это я! — смеялся кавалер.

— Кто «я»? Кто «я»? — кричал купчишка со страхом, но и с надеждой.

— Болван, это я, Эшбахт, — продолжал смеяться Волков.

— Вы? Вы, господин?

— Открой же дверь, дурень, — говорил Максимилиан, — долго нас на улице держать будешь?

— Господи, вы ли? — засовы на дверях лязгали, наконец крепкая дверь отворилась, а там свет от лампы, домашний запах и купчишка в исподнем.

— Я, я, — говорит кавалер, переступая порог. — Что, соскучился по мне?

— Господь наконец услышал молитвы мои и моей жены, — радовался Гевельдас. — Прошу вас, господа, прошу вас. Садитесь к столу. Клара, Клара… Неси господам вина.

Хрупкая чернявая женщина, несмотря на ребёнка на руках, ловко и быстро ставила на стол и стаканы, и кувшин с вином, хлеб, сыр.

— Что, заждался меня? — спрашивал кавалер, усаживаясь.

— Ох заждался, ох заждался, господин, — отвечал купец, а сам косился на большой мешок, который с ласкающим ухо звоном бросил на стол Румениге. — Купцы местные ко мне злы, всё грозятся и грозятся расправою, бранятся словами злыми, собакой и крысой зовут. Говорят, что выкрест хуже сарацина.

Волков ещё больше смеётся, за последние дни хоть что-то весёлое.

— Хуже сарацина, говоришь?

— Да, господин, говорили, что скажут попу, чтобы в церковь меня не пускал, а самые злые грозились, что на базаре жене моей подол задерут, если я у вас для них денег не выпрошу. Меня, подлецы, винят, что вы деньги им не отдаёте.

— Жене твоей подол задрать? — всё никак не мог просмеяться Волков. — Значит, дураки тебя винят, а не жадность свою?

— Меня, господин, меня.

Волков успокоился, перестал смеяться, вытер глаза:

— Ладно. С человеком моим как плавал в кантон? Что там делали?

— Ох, — охал купчишка, — два раза плавал, вчера только оттуда вернулись. Ох и страху я с ним натерпелся. Ох и наволновался. Ведь в каждом кабаке желает остановиться. С каждым желает выпить. С каждым пьяным поговорить. А мне всё чудится, что донесут на нас, что схватят нас. Но нет, обошлось.

— И о чём же он с людьми говорил? — интересуется генерал.

— Разговор начинает всегда про семью. Есть ли у человека баба, дети. Живы ли мать, отец.

— Вот как?