Выбор. О свободе и внутренней силе человека - Эдит Ева Эгер (2017)

Джейсон не отрывает глаз от пистолета у себя в руке. На последующих сеансах он расскажет, что в ту секунду было у него на уме. Он расскажет мне о своем отце, жестоком человеке, который вбивал в Джейсона, иногда словами, иногда кулаками, то, каким должен быть мужчина: мужчина неуязвим, мужчина не плачет, мужчина всегда все держит под контролем, мужчина всегда главный. Он расскажет, что всегда хотел быть лучшим отцом, чем его собственный. Но он не знал как. Он не знал, как учить и воспитывать детей без угроз и запугивания. Когда я прошу его подумать, как выбор в пользу мести скажется на его сыне, ему внезапно приходится искать вариант, о котором до этого момента он был не в состоянии помыслить. О жизни, которая не подразумевает насилия и уязвимости, которая приведет его – и его сына – не к гибельному соблазну мести, а к широкому, открытому небу надежд и силы.

Если я что-то понимаю о том дне, о всей своей жизни, так это то, что иногда худшие моменты, бросающие нас в круговерть извращенных желаний, грозящие столкнуть с болью, от которой мы любыми средствами хотели бы откреститься, на самом деле заставляют нас прочувствовать собственную ценность. В такие мгновения мы как будто осознаем себя в качестве моста между тем, что было, и тем, что будет. Мы осознаем все, что получили, и все, что можем выбрать – или не выбрать, чтобы сохранить навсегда. Это словно головокружение, пугающее, захватывающее дух, прошлое и будущее предстают перед нами как широкий, но проходимый каньон. Мы такие маленькие на обширном чертеже Вселенной и времени, каждый из нас – хрупкий механизм, заставляющий вращаться целое колесо. И куда мы направим колесо собственной жизни? Будем жать на все тот же клапан потерь и сожаления? Будем бесконечно проигрывать и прокручивать все прошлые обиды? Мы бросим тех, кого любим, только потому, что нас когда-то бросали? Мы заставим детей платить по счетам за наши потери? Или мы, исходя из того, что знаем, приложим все усилия и взрастим новый урожай на поле нашей жизни?

Обуреваемый жаждой мести, сжимая пистолет, Джейсон, увидев себя глазами сына, внезапно смог рассмотреть все открывшиеся ему варианты. Он мог выбрать убить или мог выбрать любить. Сразить или простить. Принять печаль или проживать боль снова и снова. Он бросает пистолет. Теперь он плачет, гулко, отрывисто всхлипывая, горечь сотрясает его тело. Он не может вынести силу переполнившего его чувства. Джейсон падает на пол, на колени, склоняет голову. Я буквально вижу, как разные эмоции импульсами прорываются сквозь него: боль, стыд, попранная гордость, уничтоженное доверие, одиночество, тоска по человеку, каким он не мог быть и каким не будет никогда. Он не мог быть человеком, который никогда не проигрывает. Он всегда будет тем, которого в детстве бил и унижал отец, навсегда останется тем, кому изменила жена. Как и я всегда остаюсь той, у кого родителей отравили газом, сожгли и обратили в дым. Джейсон и я всегда будем теми, кем является каждый, – теми, кто будет нести страдания. Мы не сможем стереть свою боль. Но мы всегда свободны в своем праве принять то, какие мы есть и что с нами сделали, и двигаться дальше. Джейсон плачет, стоя на коленях. Я сажусь рядом с ним на пол. Люди, которых мы любили и которым доверяли, исчезли или подвели нас. Ему нужна поддержка. Я поддержу его. Я притягиваю его к себе, он склоняется мне на колени, и я держу его, и мы оба плачем, пока моя шелковая блузка насквозь не промокает от слез.

Перед тем как Джейсон покинет мой кабинет, я потребую, чтобы он оставил мне пистолет. (Я долгие годы хранила его у себя – так долго, что даже забыла, что он лежит в шкафу. Когда я собирала вещи, готовясь к переезду в Сан-Диего, то нашла его, все еще заряженный, в ящике с документацией. Напоминание о слабости, о боли, воспоминания, которые мы обычно предпочитаем прятать, – разрушительный потенциал, продолжающий нарастать, пока мы сознательно не повернемся к нему лицом и не уничтожим его.)