Бегущий за ветром - Халед Хоссейни (2003)

Заснеженные улицы сверкают под чистым голубым небом. Снег покрывает все: и крыши домов, и ветви тутовых деревьев, и каждый камешек, и каждую канавку. Мы выходим из ворот, Али закрывает их за нами, бормоча молитву. Он всегда молится, когда сын покидает дом.

Никогда не видал столько народу на нашей улице. Мальчишки играют в снежки, спорят, гоняются друг за другом, смеются. Участники состязания шепчутся со своими оруженосцами, приводят экипировку в боевую готовность. С соседних улиц доносятся громкие голоса и смех. Кое-где зрители уже удобно расположились на крышах: шезлонги, термосы с горячим чаем, голос Ахмада Захира из кассетников. Этот музыкант произвел настоящую революцию, совместив электрогитары, барабаны и трубы с традиционными инструментами; прежние певцы рядом с ним казались унылыми и скучными. Во время выступлений Ахмад Захир даже улыбался со сцены женщинам — и всем этим снискал себе немало друзей. И врагов.[17]

Я смотрю на нашу крышу — Баба и Рахим-хан в шерстяных свитерах, с дымящимися кружками чая в руках, заняли свои места на скамейке. Баба машет мне.

— Пора начинать. — Хасан, в своих черных резиновых сапогах, ярко-зеленом чапане поверх толстого свитера и мятых вельветовых штанах, решителен и сосредоточен. Лицо его освещает солнце, розовый шрам на губе по прошествии года стал почти незаметен.

У меня вдруг пропадает желание участвовать. Вот соберу сейчас вещи и уйду домой. Куда я лезу, зачем пыжусь, ведь я заранее знаю, чем все кончится. Баба болеет за меня, я чувствую на себе тепло его взгляда. Вот позорище-то будет, для меня и для него.

— Что-то мне расхотелось, — бормочу я.

— Что ты, такой прекрасный день, — возражает Хасан.

Переминаясь с ноги на ногу, стараюсь не смотреть в сторону отца.

— Не знаю, не знаю. Может, лучше пойдем домой?

Хасан подходит ко мне поближе и говорит тихонько:

— Помни, Амир-ага, никакого чудовища нет. И день такой чудесный.

Его слова поражают меня.

Значит, я для него — как открытая книга? А он для меня? Да я по большей части могу только угадывать, что у него в голове! Это я хожу в школу, это я умею читать и писать, это я из нас двоих считаюсь умный! А вот Хасан не держал букваря в руках, но, оказывается, свободно читает. У меня в душе.

Непорядок. Хотя так удобно, когда слуга всегда заранее знает, что тебе нужно.

— Никакого чудовища нет, — повторяю я за ним, и мне почему-то становится легче.

— Нету, — улыбается Хасан.

— Точно?

Он закрывает глаза и кивает.

Смотрю на детей, играющих в снежки.

— Какой хороший день, правда.

— Запускаем змея, — отвечает Хасан.

Неужели Хасан истолковал свой сон? Вряд ли. Умишка бы не хватило. Даже я — и то бы не смог. Только стоит вспомнить об этом дурацком сне, как во мне пробуждается азарт. Как здорово — снять рубаху и кинуться в воду! А что?

— За дело, — решаюсь я.

На лице Хасана радость.

— Слушаюсь.

Подхватив нашего красавца-змея, красного с желтой каймой, с фирменным знаком Сайфо чуть пониже перекрестья каркаса, Хасан слюнит палец, поднимает руку, проверяя, откуда дует ветер, затем отбегает в этом направлении. Летом он бы просто топнул ногой и посмотрел, куда полетит пыль. Шпуля с лесой так и вертится у меня в руке. Метрах в пятнадцати Хасан останавливается и поднимает змея над головой, словно чемпион Олимпийских игр золотую медаль. Дважды дергаю за лесу — наш условный знак, — и Хасан подбрасывает змея в воздух.

Есть ли Бог, я для себя не решил: с одной стороны — муллы в школе, с другой — точка зрения Бабы. Но сейчас я бормочу про себя пришедший на ум аят,[18] зазубренный на уроке религии. Делаю глубокий вдох и тяну за лесу.

Змей взмывает в небо и с тихим шелестом (словно бумажная птица машет крыльями) набирает высоту. Хасан хлопает в ладоши, свистит и бежит обратно ко мне. Не отпуская лесу, передаю ему шпулю, и он быстренько выбирает слабину.