Бегущий за ветром - Халед Хоссейни (2003)

По асфальту зашаркали подкованные сапоги. Брезент в задней части кузова поехал в сторону, и в машину заглянули три человека — Карим и два солдата, афганец и брыластый русский с сигаретой в углу ухмыляющегося рта. За их спинами в небе желтела луна. Карим и афганский солдат обменялись короткими репликами на пушту. Общий смысл я уловил — что-то насчет того, как не повезло Тоору. Русский напевал свадебную песню, барабанил пальцами по борту грузовика, шарил взглядом по лицам людей. Даже в темноте было заметно, какие остекленевшие у него глаза. Несмотря на холод, пот заструился у меня по спине.

Русский уставился на молодую женщину в черном платке и сказал что-то Кариму. Тот огрызнулся в ответ. В карканье русского прозвучала настойчивость. Вмешался афганский солдат, тон у него был увещевающий. Но стоило русскому рявкнуть на них, как они оба замолчали.

Я почувствовал, как у отца, сидящего рядом со мной, напряглось все тело.

Карим откашлялся, потряс головой и сказал, что солдат хочет провести полчаса с дамой из грузовика.

Женщина надвинула на лицо платок. Из глаз ее полились слезы. Младенец на руках у мужа заплакал. Смертельно бледный муж попросил Карима перевести «мистеру-сагибу» солдату, чтобы он сжалился над ними, подумал о своей матери или сестре. А может, у «мистера-сагиба» есть жена?

Русский выслушал Карима и что-то прорычал.

— Считайте это платой за проезд, — перевел Карим, старательно отводя глаза в сторону.

— Мы уже раз заплатили, — упорствовал муж. — И недешево.

Русский и Карим переговорили.

— Он сказал, всякая стоимость облагается налогом.

Вот тут-то поднялся со своего места Баба. Пришла моя очередь хватать его за ногу, но Баба резким движением высвободился.

Могучая фигура отца заслоняла луну.

— Я хочу его кое о чем спросить, — сказал Баба Кариму, не сводя при этом глаз с русского. — Стыд у него есть?

Карим что-то пролепетал, русский ответил.

— Он говорит, сейчас война. Какой может быть стыд?

— Скажи ему, что он ошибается. На войне обязательно надо быть порядочным. Куда более порядочным, чем в мирное время.

И приспичило же ему геройствовать! Сердце у меня колотилось. Мог уж и промолчать раз в жизни. Только в душе я знал, что остаться в стороне отец не мог — такой уж он уродился. Поубивают нас всех сейчас, а все его врожденное благородство!

Русский осклабился и шепнул что-то Кариму.

— Ага-сагиб, — промямлил Карим, — эти руси — они не такие, как мы. Они не понимают, что такое честь и достоинство.

— Что он сказал?

— Он сказал, что всадит в тебя пулю с тем же удовольствием, что и… — Карим мотнул головой в сторону молодой женщины.

Русский отбросил недокуренную сигарету и достал из кобуры пистолет.

Вот как суждено умереть моему отцу. Здесь, на моих глазах.

Про себя я повторял заученную в школе молитву.

— Переведи ему, пусть хоть тысячу пуль в меня всадит, но я не позволю ему опозорить женщину.

Перед глазами у меня так и встал тот зимний день. Камаль и Вали крепко держат Хасана. Ягодицы Асефа в ритмичном движении напрягаются и расслабляются. Напрягаются и расслабляются.

Каким героем я себя тогда показал! Может, Баба мне и на самом деле не родной?

Рука с пистолетом стала медленно подниматься.

— Баба, да сядь же, — дернул я отца за рукав. — Он ведь и вправду убьет тебя.

Баба вырвал руку. Прорычал:

— Так я тебя ничему и не научил.

И ухмыляющемуся солдату:

— Скажи ему, пусть постарается убить меня с первого выстрела. Если я не рухну на месте, я его на куски порву, да падет проклятие на голову его отца!

Русский выслушал перевод, но улыбаться не перестал. Дуло пистолета теперь смотрело прямо отцу в грудь. Щелкнул предохранитель.

Я закрыл лицо руками.

Грянул выстрел.