Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни (2008)

Ласковый голос Мариам обволакивает и убаюкивает ее. К утру Мариам все придумает и устроит – она не бросает слов на ветер. У нее уже зреет план – вон она какая сосредоточенная, не то что Лейла, у которой все мысли разбежались в разные стороны, не собрать. У них все получится.

Ведь правда?

Мариам тормошит Лейлу:

– Сходи к сыну. Как он там?

Потемки. Залмай свернулся на отцовской стороне тюфяка. Лейла ложится рядом и накрывает сына одеялом.

– Ты спишь?

– Нет. Как мне спать, если мы с Бабойджаном не помолились. Страшный Бабалу возьмет да и придет.

– Давай ты сегодня помолишься со мной. – Ты не умеешь.

Она сжимает ему ручку. Целует в шею. – Я попробую.

– А где Баба-джан?

– Папа ушел. – Горло у Лейлы сжимается.

Вот она, первая страшная ложь. И лгать придется снова и снова. Без счета. Ей вспомнилось, с какой нетерпеливой радостью встречал Залмай отца, когда тот возвращался с работы, как Рашид подхватывал сына на руки и кружил в воздухе и как потом Залмай хихикал, пошатываясь, точно пьяный. Ей вспомнились их шумные игры, их веселый смех, их напускная таинственность.

Сердце стиснуло от жалости.

– А куда он ушел?

– Не знаю, милый мой.

– А он скоро придет? Он подарит мне что-нибудь, когда вернется?

Лейла произносит слова молитвы. Двадцать один раз Бисмилла-и-рахман-и-рахим – семь пальцев, по три косточки на каждом. Залмай дует себе на ладошки, прижимает их тыльной стороной ко лбу, машет руками, будто отгоняет кого. Шепчет: уходи, Бабалу, не приставай к Залмаю, он не хочет тебя знать, уходи, Бабалу. В завершение ритуала оба троекратно возглашают Аллах Акбар.

Значительно позже, уже глухой ночью, задремавшую Лейлу будит тоненький голосок:

– Баба-джан ушел из-за меня? Из-за того, что я рассказал про тебя и про того дядю?

Лейла в ужасе прижимает сына к себе, желая сказать: «Нет, ты тут ни при чем, Залмай. Твоей вины тут нет».

Но мальчик уже спит, посапывая.

Когда Лейлу поутру будит призыв муэдзина, выясняется, что в голове у нее значительно просветлело. Не то что накануне вечером – ведь совсем ничего не соображала.

Лейла встает с постели и долго смотрит на Залмая. Тот спит, сунув кулачок под щеку. Лейла думает о Мариам – наверное, та приходила к ним ночью, глядела на спящего Залмая и обдумывала свой план.

У Лейлы болит все: шея, плечи, спина, руки, бедра, везде кроваво-синие ссадины от пряжки Рашидова ремня. Морщась, Лейла тихо выходит из спальни.

В комнате у Мариам рассветные сумерки (час, когда роса опускается на траву и поют петухи). Сама она стоит на коленях в углу на молитвенном коврике. Лейла опускается рядом с ней.

– Ты должна съездить за Азизой. Прямо сейчас, – говорит Мариам.

– Ясно.

– Пешком не ходи. Сядь в автобус, смешайся с толпой. В такси ты будешь слишком на виду, да еще одна – точно остановят.

– Помнишь, что ты мне говорила вчера? Ты ведь просто так, чтобы меня успокоить…

– Нет. Я серьезно. Ты обретешь счастье, Лейла-джо.

– Я? Почему я? А как же ты?

Мариам печально улыбается и молчит.

– Пусть все будет, как ты говорила, Мариам. Мы уедем вместе – я, ты и дети. У Тарика в Пакистане есть работа и жилье. Мы спрячемся там, пока все не уляжется.

– Это невозможно, – отвечает Мариам. Терпеливо так, словно мать ребенку, которому подай луну с неба.

– Мы будем заботиться друг о друге, – давится словами Лейла. – Хотя нет. Это я буду ухаживать за тобой. Это для меня такая радость.

– О, Лейла-джо.

– Я буду готовить и убирать в доме. Тебе не придется делать ничего. Будешь отдыхать, спать, заниматься садом. Я все твои прихоти исполню. Не покидай нас, Мариам. Каково будет Азизе без тебя?

– За украденный кусок хлеба отрубают руку, – напоминает Мариам. – А что они сделают с двумя женами-беглянками, когда найдут тело мужа?

– Никто ж не знает. Нас не найдут.