Комната убийств - Филлис Джеймс (2005)

Невил стянул плащ, бросил его в кресло и прошел к столу в центре комнаты. Три кресла, три лампы. У каждого — картонная папка и стеклянный стакан. Между двумя лампами, на подносе, стоял кувшин с водой. Невил сел в кресло, стоящее отдельно — оно было ближе, — и тут же понял, что и физически, и психологически он с самого начала поставил себя в невыгодную позицию. Но, сев, уже не смог заставить себя перебраться.

Маркус и Кэролайн заняли свои места. Что кресло предназначалось именно Невилу, стало ясно по одному-единственному взгляду, брошенному Маркусом. Брат положил портфель рядом с собой. Невила вид стола наводил на мысли об устном экзамене. Кто экзаменатор — ясно, кому предстояло провалиться — тоже сомнений не вызывало. Забитые, достигающие потолка полки, снабженные запирающимися стеклянными дверцами, будто готовились обрушиться на Невила. Возвращался детский кошмар: недостаточно прочные, они сейчас оторвутся от стены — сначала медленно, потом загрохочут падающие кожаные переплеты, и они погребут его под своим чудовищным весом. Темные выступы за спиной наводили знакомый ужас перед притаившейся в них угрозой. Комната убийств должна была бы произвести на Невила впечатление более сильное, хотя и не столь личное, но вызывала лишь жалость и любопытство. Подростком он стоял и смотрел в молчаливом раздумье на непроницаемые лица, будто силой своего взгляда был способен проникнуть в их ужасные тайны. Невил вглядывался в безмятежное, тупое лицо Рауза. Перед ним был человек, который подобрал бродягу и обещал его подвезти, а сам при этом решил сжечь того живьем. Невил мог вообразить благодарность усталого путника, влезающего в машину, чтобы потом в ней погибнуть. По крайней мере Раузу хватило милосердия его сначала оглушить или придушить, а уж потом поджечь — и то он наверняка сделал это не из жалости, а руководствуясь одной целесообразностью. Бродяга не был ни признан, ни назван, ни востребован, и его не идентифицировали до сих пор. Только в своей смерти он обрел мимолетную славу. Общество, столь мало заботившееся о нем при жизни, отомстило за него, представ во всем великолепии закона.

Невил подождал, пока Маркус не спеша открыл свой портфель, извлек оттуда бумаги и водрузил на нос очки.

— Спасибо, что пришел, — сказал он. — Я приготовил три папки с нужными нам документами. Там нет копий документа о форме собственности — в конце концов, его положения всем нам хорошо известны, — но на случай, если кто-то захочет справиться, он лежит у меня в портфеле. Нас сейчас интересует третий пункт. Он обусловливает порядок принятия основных решений по музею, в том числе: подписание очередного договора об аренде, назначение старшего персонала и любые приобретения дороже пятисот фунтов. Все выше перечисленное должно скрепляться подписью всех доверенных лиц. Текущий договор истекает пятнадцатого ноября сего года, и для его возобновления необходимы три наших подписи. В случае продажи или закрытия музея все первые издания, а также картины, оценивающиеся выше пятисот фунтов, должны быть переданы по условиям соглашения нижеуказанным музеям. Право первого выбора картин — у Тейта, книг и рукописей — у Британской библиотеки. Оставшиеся предметы должны быть проданы, а вырученные деньги разделены между оставшимися к тому моменту опекунами и потомками нашего отца по прямой линии. То есть выручка будет поделена между нами тремя, моим сыном, двумя его детьми и дочерью Невила. Составляя доверенность на семейную собственность, отец все сделал так, чтобы музей продолжал существовать.

— Конечно, он должен остаться, — вступила Кэролайн. — А любопытно — сколько получит каждый из нас, если музей будет закрыт?