Князь во все времена - Валерий Шмаев (2022)

Не знаю как для Женьки, а для меня Лондон оказался потрясением, но это было далеко не первое потрясение последних двух суток. Сначала был самолет. Я вроде уже адаптировался к этому времени. К антикварным автомобилям, примусам на кухне, отсутствию холодильника, стиральной машины и электрического утюга, к безопасной бритве, холодной воде на кухне и в ванной и прочим мелким неудобствам. Неудобствам для современного человека, разумеется. Для князя, который подарил мне необходимые навыки, это было нормой. Для меня это тоже очень быстро стало привычным, ведь прошло уже несколько месяцев.

Но самолет! Вашу ж мать! Самолет прибил меня. Вроде все нормально. Достаточно новый пассажирский «юнкерс» и полное отсутствие таможенного контроля как такового, это несомненный плюс. Есть только регистрация паспортов и все. Даже в чемоданы не заглянули. При прилете та же ерунда – только паспорта проверили, а мы с Женькой, как два барана, двойное дно в каждом чемодане сделали и пояса «шахидов» с драгоценностями нацепили.

А вот сам полет! «Гребаный Экибастуз!» – как в наше время сказал околоотрицательный герой популярного боевика. Моторы ревут так, что друг друга не слышно, корпус трясется, как в камнедробилке, постоянные воздушные ямы и дикий сквозняк. Дует не как в аэродинамической трубе, но все же, а когда грозовой фронт зацепили, я думал, что со мной приключится детская неприятность коричневого цвета. Так страшно мне не было даже во время моего третьего прыжка с парашютом.

В первый раз я прыгал в шестнадцать лет. Так как мои родственники были не самыми последними людьми в одной из самых серьезных спецслужб нашей страны, то никто не спрашивал, сколько мне лет. К тому же ростом я был уже со взрослого мужика, да и весом к нему приближался. Для молодого балбеса это было круто, а в третий раз меня несло на дерево и прямо на острые сучья сухой березы тем самым драгоценным органом, который есть только у мужчин.

Может, и не на березу, я ни разу не ботаник, да и разглядеть у меня времени не было, но то, что я оставил бы на этом сухостое свою мужскую гордость (вполне возможно, что и с кишками), это к гадалке не ходи. В самый последний момент Господь смилостивился, ветер сменил направление, и меня пронесло мимо, причем во всех смыслах этого многогранного понятия, но это непередаваемое ощущение я запомнил на всю свою жизнь.

Правда, когда мы зацепили легкий дождичек над проливом Ла-Манш, который мне показался Тихим океаном, Шмуль Гершевич, дай бог ему здоровья и долгих лет жизни, достал из продуктовой корзинки размером с колесо от внедорожника полуторалитровую, оплетенную соломой бутылку, в которой вместо вина оказался приличный коньяк. Что значит опытный, все на своем веку повидавший человек! И мы прилетели в Лондон в просто потрясающем настроении. Но сам полет – это нечто!

Вообще-то я заметил одну странность. Вот эта моя реакция на полет – это реакция не моего сознания, а моего тела. Сам я в свое время прошел огонь, воду, прыжки с парашютом и выброски с Ми-8 в горах Афганистана, чтобы так бояться простого полета, пусть даже и в антикварном драндулете.

Яшка, когда мы возвращались из разграбленного нами особняка, восторгался удачному ограблению, как простой мальчишка, я это еще тогда отметил. Да и в особняке он вел себя, как восторженный щенок, что для Якова Иосифовича совсем не характерно.

Славка иногда выдает соленый казарменный юмор, да и словечки у него проскакивают такие, что даже Даша с Машей мило пунцовеют, а Кислицына каждый раз передергивало, хотя он совсем не кисейная барышня.

У Женьки периодически проскальзывают восторженные и игривые нотки, которых совсем не может быть у закоренелого убийцы. В смысле сурового воина. То есть это реакции, получаемые нами от наших оригиналов. Ну не образцами же их называть? Это непривычно, но не смертельно. Придется к подобным реакциям привыкать и со временем их перебарывать.