Похоть - Ольга Михайлова

Однако Хэмилтон видел, что никто из мужчин в экспедиции и не пытался заигрывать с Галатеей. Все держались в рамках такой викторианской добродетели, что это выглядело по меньшей мере странно. Впрочем, Хэмилтон опасался только Бельграно: этот красавчик явно не прочь был приударить за миссис Тэйтон, но выжидал удобной минуты.

Винкельман, как показалось Хэмилтону, был застенчивым человеком, весьма преданным своей жене. Он говорил о ней со странной нежностью и, если и обращал на кого-то внимание, как на Галатею, взгляд его неизменно таил всё же только академический интерес. Спиридон Сарианиди, как случайно выяснилось из разговора с кухаркой, имел в Афинах жену и двоих сыновей, давно окончивших университет и посвятивших себя банковскому делу. Гриффин вообще, едва приехал, перестал замечать все, не относящееся к археологии, всеми мыслями и разговорами был на раскопах, а врач явно был в полном доверии у Тэйтона.

Хэмилтон вышел на террасу. К юго-западу от виллы в сумерках виднелись следы лестницы из больших каменных плит, уводивших в туманную полосу морского прибоя. Стивен подумал, что это тоже какие-то раскопки. Здесь на каждом шагу были раскопки, вырытые из земли следы прошлого, но мёртвые, не одухотворённые жизнью. А ведь когда-то тут резвились молодые менады — вакханки, шествующие за Дионисом, они совершали обильные возлияния и инициацию юношей. Во время вакхических оргий совокуплялись все со всеми, — радости плоти были близки грекам. А Елисейские мистерии длились целых девять дней. Процессия из нескольких тысяч человек, украшенных ветками мирта, шествовала к морю совершать ритуал омовения и очищения. Частью ритуала были и совокупления. На шестой день процессия шла из Афин в Элизий, неся горящие факелы и колосья нового урожая…

Неожиданно снизу, на внутреннем дворе, раздались голоса. Хэмилтон прошёл до угла террасы и пригляделся. В отдалённом свете фонаря у бассейна он легко разглядел толстяка Сарианиди, а по львиной шевелюре узнал Бельграно. Они говорили негромко, но голоса были отчётливо слышны: стены создавали здесь эффект колодца.

— Но вы же неглупый человек, Спирос. Должны же вы понимать… — голос Бельграно звучал задумчиво и миролюбиво.

— Ничего я не должен, — резко перебил его Сарианиди. — Я должен обеспечить комфорт группе, всех встречать и всем улыбаться. Понимать — это по вашей части, Франческо.

— Но поговорить с Гриффином…

— Гриффин — номинальный руководитель. Финансирует экспедицию Тэйтон, не забывайте.

На несколько секунд воцарилось молчание, потом Бельграно озабоченно спросил:

— А вы хорошо его знаете?

Непонятно было о ком идёт речь, но Спирос, видимо, понял, о ком его спрашивают, задумчиво ответил:

— Тэйтона-то? Сложный вопрос. Работали вместе в прошлом году в Турции.

— И что?

— Да ничего, — пожал плечами Сарианиди. — Добрым малым или там рубахой-парнем я бы его не назвал, но законченным подлецом — тоже. Ничего дурного не делал. Замкнут, молчалив, очень компетентен.

— Я не об этом. Он дурак?

— С чего бы? — откровенно удивился Сарианиди.

— Тогда что он делает? И что делает Карвахаль? Рамон сошёл с ума?

До Хэмилтона донёсся тяжёлый вздох толстяка, похожий на вздох Екклезиаста над суетой мира.

— Вам-то что до этого, Франческо? Не трогай проблему, пока проблема не трогает тебя. Не понимаю, почему люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

— В принципе, вы правы, Спиридон, — голос Бельграно был всё так же спокоен и мягок. — Это совершенно не моя проблема. Вот почему это так любопытно.

— Зачем совать нос в чужие дела? — безмятежно и даже как-то примирительно спросил Сарианиди. — Тем более — Карвахаля?

Бельграно отмахнулся.

— Совет не совать свой нос в чужие дела — чистый вздор, Спиридон. Кто из нас настолько эгоцентричен? К тому же, кто знает, как повернётся дело и не станет ли оно моим или вашим. Разнимать-то их, случись чего, боюсь, нам придётся.