Непутевая - Лиза Альтер (1997)

Над парадной дверью приветливо блестело веерообразное окно. Джинни улыбнулась: дом обманывал, но по крайней мере делал это со вкусом. Перед зарослями магнолии висела табличка: «Продается».

— Надеюсь, вы не продадите дом? — спросила она майора, когда приезжала ненадолго в Халлспорт перед его смертью.

— Не сомневайся, — ласково ответил он, раскуривая трубку. Левой рукой с изуродованным безымянным пальцем он зажигал одну спичку за другой. — Почему тебя это волнует?

— Потому что это наш дом, вот почему!

— Неужели вы с мужем станете жить здесь?

— Нет, но…

— Что «но»?

Меньше всего она хотела вернуться в Халлспорт, но иметь что-то стабильное было приятно.

Джинни подергала за ручку парадной двери. Заперто. Она сбросила рюкзак и громко постучала большим медным кольцом, на удивление плохо начищенным. От кого она ждала ответа? Мать в больнице, отца нет. От собственного детства? В кино и книгах ключ всегда прячут под ковриком у двери. Джинни наклонилась: так и есть! Интересно, зачем запирать дверь, если ключ кладут туда, где его сразу найдут?

Тяжелая дверь качнулась, и Джинни почувствовала затхлый запах. Она взяла рюкзак, вошла и осторожно осмотрелась. Ничего не изменилось. Это чертово место — как капсула времени. Мать всегда отказывалась от ремонта или перемены обстановки, утверждая, что предпочитает вещи, которые помнит с детства. Зеленый ковер, устилавший прихожую и всю лестницу, почти весь был в пятнах. Перила красного дерева немного наклонены наружу — Карл, старший брат Джинни, всегда скользил по ним вниз, таща на поводке собаку. Чуть выше ступенек зеленые с белым обои были сплошь запачканы грязными ручонками, пытавшимися удержать неустойчивые тела. В письменном столе матери не хватало двух ручек. Ее младший брат Джим вырвал их когда-то ради удовольствия свалить вину на Джинни, Над столом висела скопированная карандашом надпись с могильного камня прапратетки Хетти: «Остановись и посмотри, раз проходишь мимо», а на столе стояла самая большая драгоценность матери: часы орехового дерева высотой около фута, наполовину закрытые крышкой. Зеленая стеклянная дверца закрывала циферблат и часовой механизм. По обеим сторонам футляра поднимались пилястры. Римские цифры, филигранные стальные стрелки… Часы принадлежали бабушке Джинни, потом перешли к матери. Один Бог знает, где их изготовили. Они пылились не один десяток лет на столах и полках в домах южновиргинских шахтеров, прежде чем бабушка Халл купила и привезла их сюда, в Халлспорт. Джинни любила заводить их большим металлическим ключом — восемь оборотов, — как делали до нее мать и бабушка Халл.

У противоположной стены стоял огромный дубовый шкаф. Одна дверца по-прежнему перекошена. Когда-то Джинни любила прятаться там среди скатертей и белья. Сборный шкаф был еще одной семейной реликвией. Она помнила, как его втаскивали в мамину спальню. В окно над лестницей врывался солнечный свет. Джинни, Карл и Джим когда-то часами наблюдали, как кружатся в лучах света пылинки, и дули на них, заставляя плясать. Карл служит теперь в Германии, в чине капитана, обзавелся семьей: женой и четырьмя детьми. Джим рубит сандаловые деревья где-то в Калифорнии. Джинни мельком видела братьев несколько часов на похоронах майора и удивилась, обнаружив, что им нечего сказать друг другу.

Дом был пуст. Джинни охватило знакомое ощущение: она просто не слышит шума. Он есть — этот звуковой аккомпанемент кадров семейной хроники. Собака непременно услышала бы его. Смех, споры, скандалы — этими звуками дом был полон с тех пор, как его построили. «Наверное, нужно только найти подходящую точку», — подумала Джинни, поворачивая голову из стороны в сторону. Снова тишина. Нет, лучше она поживет в хижине.

— Вы что-нибудь можете сказать о маме? — спросила Джинни миссис Янси, когда провожала ее на самолет.

— Да. У нее тромбоцитопеническая пурпура, — любезно ответила та.

— Простите?

— Тромбоцитопеническая пурпура.