Прошлое - Алан Паулс (2009)

Вскоре Римини понял, что заснуть ему не удастся. В очередной раз он удивился тому, какой эффект производит на него бессонница: осознание того, что все вокруг спят и бодрствует лишь он один, придавало ему уверенности в себе, порождало ощущение собственной исключительности и какой-то особой власти над окружающим миром. Он не только получал выигрыш во времени — за счет минут и часов, украденных у сна, — но и, как вампир, подзаряжался от других людей той энергией, которую они добросовестно копили во сне. Порой ему казалось, что именно бессонница, а точнее — умение воспользоваться ею себе во благо, ставила его в один ряд с немногими избранными, жизнь и судьбы которых коренным образом отличались от тех, что были уготованы большинству. С этими мыслями он отодвинулся от Софии, полежал немного, глядя в потолок, и стал размышлять над тем, как с наибольшей эффективностью воспользоваться на этот раз дарованными ему часами бодрствования и одиночества. Накинув халат, он вышел в гостиную, сел прямо на ковер и продолжил разбирать и сортировать фотографии. Подготовка к открытию клуба прервала это занятие примерно на 1976 году — именно эту дату он успел написать белым маркером на большом черном конверте из-под фотобумаги, куда и собирался сложить соответствующие снимки. Подготовленную к разбору пачку фотографий он рассыпал перед собою на полу и для начала наскоро отложил в сторону снимки с закругленными краями — такие фотографии делались камерой «Инстаматик», чем-то вроде «Поляроида», пик популярности которой пришелся как раз на семидесятые годы. Продолжив раскладывать снимки по приблизительно намеченным темам, Римини вдруг почувствовал, что в фотографиях, в нем самом и в его отношении к этим снимкам что-то изменилось — незаметно, но окончательно и бесповоротно. Он присмотрелся к отложенным карточкам: да, действительно, большинство из них поблекли и их цветовая гамма уже не имела ничего общего с реальностью. С другой стороны, эти маленькие фотографии, получаемые через пару минут после того, как камера сработала, никогда не были образцом качественной цветопередачи, даже тогда, когда мгновение еще не было по отношению к запечатлевшему его снимку безнадежным прошлым. Сейчас фотографии и подавно выцвели, потерлись, некоторые помялись; но зато пейзажи, интерьеры, машины, одежда — все казалось новым, словно каждый снимок изображал что-то, что происходило в самый первый раз. И все же не искаженная цветопередача, не плохое состояние фотографий обеспокоили Римини. В конце концов, все это было естественно: химические процессы и физический износ делали свое дело. Более того, его взволновала и не пришедшая ему в голову занятная, даже парадоксальная мысль о том, что фотографии, казалось бы призванные обессмертить тот или иной миг времени — лицо, силуэт, место, миг любви, — оказывается, тоже стареют, увядают и — умирают. Да, фотография смертна. Звучит эффектно, изящно, но по большому счету — не открывает ничего нового в восприятии этих застывших мгновений прошлого. Нет, взволновало и обеспокоило Римини другое: просмотрев десять, может быть, двадцать фотографий, он вдруг осознал, что, за исключением Софии и самого себя — искаженных временем и расстоянием, но безошибочно идентифицируемых на любом снимке, — он не узнает никого. Никого и, что удивило его еще больше, — ничего. Даже те места, где они позировали фотографам: балкон гостиницы, терраса с садом на заднем плане, вход в книжный магазин, пляжное кафе, залитый солнцем оконный проем, — все это казалось ему незнакомым, все эти места и пейзажи Римини видел словно впервые. Они с Софией всегда были в фокусе, в самой выгодной с точки зрения композиции точке кадра; все остальное: люди, предметы, пейзаж, даже откуда-то взявшаяся на одном из снимков жирная такса — все было покрыто какой-то мутной пеленой. Римини поискал на фотографиях своих родителей, потом родителей Софии, попытался разыскать молодого Виктора, словно рассчитывая, что тот помашет ему рукой из их общего, такого далекого и такого бесхитростного прошлого. Люди, лица, какие-то костюмы — все это мелькало перед ним и проносилось мимо, не оставляя следа ни в сердце, ни в мыслях. В какой-то момент он решил пойти на хитрость и рассматривать фотографии не с жадностью первооткрывателя, а наоборот — пресыщенно и лениво, как режиссер, отбирающий актеров, которым предстоит сыграть главные роли в его новой театральной постановке. Все оставалось по-прежнему: они с Софией все так же находились в каком-то ложном, искусственном мире, сконструированном и построенном специально для той или иной фотографии. Иногда ему казалось, что объектив фотоаппарата выхватывал их в те секунды, когда они по какой-то ошибке мироздания оказывались на другой планете, существующей параллельно с их миром во времени и никогда не пересекающейся с ним в пространстве. Этот придуманный искусственный мир был начисто лишен каких бы то ни было общих черт с привычным Римини пространством его жизни… Неужели такое возможно? Он не без опаски взял в руки большой альбом, в котором были разложены уже разобранные и подписанные фотографии. Как человек, пытающийся нащупать твердое дно под ногами в толще воды, он стал листать одну за другой страницы со снимками, которые были вставлены в альбом так недавно. Он глядел на фотографии и буквально пожирал глазами собственноручно сделанные к ним подписи. Да, все это он уже видел; да, изображения казались ему знакомыми, почерк — тоже, как-никак свой почерк он узнал бы из тысячи. Вот только… Кто все эти люди, выстроившиеся полукругом и поднявшие бокалы, словно желая чокнуться с объективом фотоаппарата? Откуда, интересно, взялся этот старенький «фиатик»? Кому, спрашивается, демонстрирует свои хилые бицепсы эта женщина в темных очках и тюрбане? Перевернув страницу, Римини прочитал: «На пристани, с Лукрецией и Синтией, через десять минут после порции мидий по-провансальски и за пять минут до первой в жизни поездки в карете скорой помощи». Римини протер глаза и заставил себя перечитать эту подпись. Лукреция? Синтия? Скорая помощь? Хватит того, что он не понимает, что сам написал несколько дней назад. А если добавить к этому еще и утраченный скрытый смысл каждой подписи… Господи, да в каком же забытьи, в каком трансе он мог написать эти несколько строк?! Римини встал с пола и недоверчиво оглядел комнату, словно опасаясь, что за последние десять-пятнадцать минут гостиная изменилась до неузнаваемости. Вещи неподвижно стояли на своих местах — это его немного успокоило. Вдруг ему пришло в голову, что, наверное, София может объяснить, что все это значит и почему происходит так, а не иначе. Римини вернулся в спальню и присел на край кровати. Прикоснуться к Софии он рискнул, лишь когда немного успокоился и дрожь, бившая его все это время, отступила. София что-то пробормотала во сне, повернулась на другой бок и сбросила с себя одеяло. Римини показалось, что в комнате прохладно, и он решил вновь ее укрыть. Он уже занес одеяло над ее телом и вдруг совершенно случайно заметил, что от паха Софии по простыне тянется тонкая, темная, извилистая линия. Он дотронулся рукой до этой полосы и почувствовал на пальцах что-то липкое и влажное. Кровь, догадался Римини. Наклонившись к Софии поближе, он увидел, как у нее между ног, пульсируя в такт работе какого-то внутреннего насоса, тянется вниз, к простыням, густая, темная, чуть блестящая в темноте струйка; ниже, у колен, Римини увидел довольно большое кровавое пятно. Он вновь встал, распахнул халат и посмотрел на собственный член — с его кончика одна за другой стекали красные капли. Римини вернулся в гостиную и зачем-то затер ступнями кровавый след, тянувшийся от спальни к тому месту, где он рассматривал фотографии. Вернувшись обратно в спальню, он лег рядом с Софией и заснул. Ему приснился какой-то город с маленькими обшарпанными домами, единственным звуком в котором были свистки полицейских, регулировавших уличное движение. Почему-то в этом городе было немыслимое количество глазных клиник, «Оптик» и просто магазинов, торгующих очками и оправами, — в ближайшем квартале Римини насчитал их как минимум десяток. «Оптика-10», прочитал он и, быть может, в том же самом сне уже начал вспоминать прошлое. «Оптика-свет», «Оптика-металлические оправы», «Моя оптика», «Оптика-универсаль», «Оптика-экспресс», «Оптика Иисус», «Оптика Нэсси», «Оптика Парана», «Американская оптика». Он шел, ступая босыми ногами по какому-то ковру — нет, по искусственному газону, окружавшему небольшой бассейн, располагавшийся уже не на улице, а на последнем этаже высотного здания, освещенного — нет, скорее опаленного — ненасытным жарким солнцем. Проснувшись, Римини увидел, что через жалюзи в комнату проникает слабый утренний свет. За то время, что он спал, ничего не изменилось. Они продолжали истекать кровью.