Прошлое - Алан Паулс (2009)

Удивляться, однако, такому настроению не приходилось; вот уже четыре дня Римини не принимал кокаина — четыре дня наркотик был полностью исключен из его жизни. Но эти дни, наполненные заботой о близком человеке, были омрачены не только незапланированной дезинтоксикацией, возможной, пожалуй, лишь под воздействием еще более сильного наркотика, которым является любовь. Не раз и не два, возвращаясь домой с «заданий», как он мысленно называл свои поездки по просьбе Веры, он чувствовал, что в квартире что-то неуловимо изменилось. Что именно, когда и как — он сумел понять лишь несколько дней спустя. В любом случае эти изменения были незначительными, едва заметными — человек менее наблюдательный вообще приписал бы их либо воздействию сквозняка, либо собственной забывчивости. Но мало-помалу свидетельства перемен стали множиться: то телефонная книжка оказывалась не там, где он ее оставил, то ящики стола, вроде бы закрытые перед уходом, были наполовину выдвинуты, то на автоответчике не оказывалось ни единого сообщения; более того, некоторые книги, словно не желая соблюдать алфавитный порядок, стали предпринимать тайные вылазки в его отсутствие, перестраиваясь на полках книжного шкафа по своему усмотрению; в основном этой игрой увлеклись самые большие тома, которые как нельзя лучше подходят для того, чтобы хранить в них кое-какие секреты и воспоминания: салфетки из баров, записки, письма, открытки, фотографии, телефонные номера…

Вера пользовалась его отсутствием, чтобы изучить его получше, исследовать его мир. Римини даже попенял себе за собственную глупость и неспособность заранее предсказать вспышку ревности, неизбежную после его отказа съездить с Верой на Игуасу. Он попытался себе представить, что происходит в квартире в его отсутствие. Вот Вера сидит на кровати и нетерпеливо тараторит слова прощания, не забыв повторить и свои просьбы. Эту нетерпеливость Римини обычно связывал с тем чувством неудовлетворенности, которое всегда сопровождает прощание двух влюбленных людей; но едва за ним закрывается дверь, как Вера вскакивает с кровати и хватает его записную книжку, которую даже не листает, а штудирует, изучает от корки до корки, пытаясь раскопать в ней какое-нибудь имя, дату и время свидания, хоть какую-нибудь улику. Римини видел ее совсем другой, не такой, как обычно — слабой, хрупкой, потерянной, сбитой с толку бесплодностью своих поисков; сам того не ожидая, он ощутил прилив нежности к этой женщине и почувствовал себя невероятно сильным и могущественным. Вскоре после этого он предложил ей переехать к нему. Вера засияла от счастья, но тотчас же взяла себя в руки и долго, выжидательно смотрела ему в глаза, словно давая Римини опомниться и обдумать все хорошенько. Римини не струсил, и Вере пришлось тысячу раз переспросить его, уверен ли он в своем решении, правда ли это, хочет ли он этого на самом деле, продумал ли он все хорошенько, предлагает ли он ей это потому, что любит ее, или же потому… — а он отвечал: да, да, да, ни на минуту не усомнившись в правильности своего решения; Вера же, словно зачитывая официальный документ, приступила к перечислению всех сложностей, связанных с совместным существованием, — отдельно оговаривались те, избежать которых не удастся, и те, которые можно худо-бедно обойти; Римини, нежно обнимая ее, говорил, что ему нет никакого дела до всяких проблем — он заранее согласился терпеть все неудобства, которые она перечислила, а заодно и те, о которых умолчала. Вера засмеялась, и он слегка отодвинул ее от себя, чтобы полюбоваться ею в этот прекрасный момент. Вдруг, совершенно для него неожиданно, Вера вздрогнула, а на ее лице появилось испуганное выражение. Она помрачнела и разревелась — и сквозь слезы просила, чтобы Римини не отпускал ее от себя, чтобы продолжал обнимать ее. «Ничего не могу с собой поделать, — сказала она. — Когда все хорошо, мне кажется, что должно случиться что-то ужасное».