Глаза ее светились радостью, гордостью и решительностью. Рассказывая о деле, Лайла заметно оживилась. Она порывисто жестикулировала. Когда Лайла говорила о своей работе, та обретала истинный смысл, почти космическую важность, о которой я прежде даже не подозревал. Лайла, что называется, зациклилась на этом своем чуде. Она спасала виды, находящиеся под угрозой вымирания, боролась за компенсации и сражалась с экологически опасным горным производством. Когда ей сопутствовал успех, она сохраняла экосистему местности либо существенным образом улучшала жизнь ее обитателей. Когда же успех сопутствовал мне, продажи увеличивались, а товары расходились. Общее впечатление от ее деятельности оставалось неизменно позитивным, а вот моя работа невольно ассоциировалась с нездоровым образом жизни, бедностью и нуждой, вне зависимости от того, насколько богаты были мои клиенты.

Такой резкий контраст должен был вызвать конфронтацию, но вместо этого я нашел нечто притягательное в той страсти, с которой Лайла отдавалась своей работе. Быть может, дело было в ее убежденности в своей правоте, а быть может, просто в энтузиазме, который она излучала. Так или иначе, а Лайла была само очарование.

– Я тебе сама покажу, – вдруг заявила она.

– Что покажешь?

– Дерево. Ты поймешь, когда увидишь.

Мы с Лайлой допили вино и доели вторую пиццу. Стены пиццерии как будто сдвинулись. Время уходить. Я и надеялся уйти отсюда с ней, но предполагал, что мы пойдем ко мне, а не куда-то в другое место.

– Сейчас?

– Да.

– Темно же.

– Тут пятнадцать минут ходу. Туда ведет протоптанная тропинка. Я смогла бы найти путь с завязанными глазами. А ты его разве не знаешь?

– В общем…

Глаза ее округлились, потом сузились.

– Пожалуйста, не говори мне, что никогда там не был.

– Ну, я помню, где это… Понимаешь, главный пляж ближе, а я слышал, что пляж Шелли очень маленький.

– Ты опять надо мной смеешься? Ты живешь в Мэнли и никогда на бывал на пляже Шелли?

– Я многого никогда в жизни не делал.

– А что ты вообще успел сделать? Если ты не бывал на пляже Шелли, то в Париж ты уж точно не поедешь. Пошли со мной.

– Но… ты босиком.

– А зачем мне туфли на пляже?

– Не боишься наступить на шприц?

– Господи, Каллум! Если бояться малейших рисков, то вообще ничего не добьешься.

Она засмеялась, укоризненно качая головой. Рука Лайлы потянулась к счету, а я попытался перехватить ее.

– Позволь мне?

– Я заплачу половину, – бросив на меня решительный взгляд, сказала Лайла.

Непреклонность в ее больших голубых глазах подсказала мне, что возражать не стоит.

– Хорошо.

Мы вышли из тепла пиццерии в полумрак улицы. Воздух был уже довольно прохладным. Я собирался в последний раз высказать свои опасения насчет ночной прогулки, но Лайла лишь молча вложила руку в мою ладонь. Слова замерли прежде, чем спорхнули с языка. Я инстинктивно сжал ее пальцы.

Рукопожатие было вполне невинным. Ничего похожего на ту интимность, какой я достигал с другими женщинами, ничего похожего на то, о чем я уже мечтал, глядя на Лайлу, но ее рука в моей… мягкая нежность ее кожи… тепло наших ладоней… У меня перехватило дыхание. Я посмотрел сверху вниз в ее глаза. Там светились обещание, страсть и внутренний жар. Мы обменялись улыбками. Я простоял бы так довольно долго, наслаждаясь этим приятным рукопожатием, но у Лайлы были другие планы. Она мягко потянула меня за руку, и я последовал за ней к морю.

– Не могу понять, как человек, живущий в этом пригороде, мог ни разу не заняться сноркелингом[5] в заливе Капустного дерева. Ты ведь знаешь, что это заповедник водной фауны?

– Знаю.

Лайла то ли засмеялась, то ли застонала.

– Это единственный заповедник водной фауны в Сиднее. Люди приезжают отовсюду, чтобы его увидеть. Он насчитывает почти две сотни видов, включая пять, занесенных в Красную книгу. Ты когда-нибудь нырял с аквалангом?