Женская месть - Нора Робертс (2002)

Он гораздо лучше и точнее передавал красоту Фиби Спринт в расцвете ее молодости, чем любая вырезка из журнала или даже кадры из фильмов, которые он видел. Ее ослепительные рыжие волосы волнами ниспадали на плечи. Кожа была белой, как парное молоко, и эффектно контрастировала с изумрудно-зеленым платьем, облегавшим грудь и оставлявшим открытыми руки и плечи. Полные чувственные губы Фиби, казалось, вот-вот дрогнут в улыбке. А глаза ее, ярко-синие и бездонные, светились обещанием. Мужчина, смотревший на нее, не мог остаться к ней равнодушным, не пожелать ее, не восхищаться ею.

Шею актрисы украшало ожерелье «Солнце и Луна», которое Филипп уже видел на снимке.

– Она была великолепна, Эдди.

– Да, но внешность – это еще не все. Мама была доброй, Филипп. По-настоящему доброй. Когда она видела, что кто-то, пусть даже незнакомый, попал в беду, ее сердце тут же отзывалось. Ее легко было обидеть. Грубым словом, косым взглядом. Все, что ей хотелось делать в жизни, – это приносить людям счастье. Но перед смертью мама очень изменилась.

– Эдди…

– Нет, я хочу, чтобы ты увидел. Этот портрет был написан по моему заказу с фотографии, которая была сделана незадолго до того, как она вышла замуж. Мама была такой молодой, моложе, чем я сейчас. И так страстно влюблена. И, посмотрев на этот портрет, ты можешь сказать, что она была женщиной, уверенной в себе и довольной жизнью.

– Да, я вижу это. Но время идет, Эдди, и все меняется.

– Для нее имело значение не время и не ход вещей. Это ожерелье… Она мне как-то сказала, что почувствовала себя королевой, когда в первый раз надела его. Для нее не имело значения то, что она бросила любимую работу, друзей и поехала в чужую страну, где ей пришлось подчиняться иным законам и жить по иным правилам. Она любила и чувствовала себя королевой.

Филипп нежно погладил ее по щеке.

– Она и была королевой.

– Нет. Она была всего лишь женщиной – наивной, романтичной, с широким и щедрым сердцем. Мама многого добилась, стала знаменитой. И бросила все это, потому что он попросил ее это сделать. Ожерелье было символом, порукой тому, что брак налагает на него некоторые обязательства, как и на нее. Когда он отобрал у мамы ожерелье, тем самым он как бы объявил, что отвергает ее и меня. Он отобрал его, потому что развод был для него недостаточен. Он стер их отношения, их супружество из своей памяти, будто ничего этого не было. Тем самым он лишил маму последних остатков достоинства и самоуважения, а меня – прав, дарованных мне рождением.

– Эдди, присядь на минутку. Пожалуйста!

Филипп опустился на софу рядом с Адриенной, продолжая держать ее руки в своих.

– Я понимаю твои чувства. Было время, когда я искал отца в каждом незнакомом мужчине. В детстве я ненавидел его за то, что он бросил мою мать и отказался признать меня. И все же я искал его. Не знаю, что бы я сделал, если бы нашел его. Знаю только, что приходит время, когда тебе становится достаточно того, что ты значишь сам.

– У тебя есть мать, Филипп. То, что случилось, не сломило ее. И тебе не пришлось смотреть, как она медленно, час за часом умирает. Я так любила свою и столь многим ей обязана!

– То, что мать делает для ребенка, не требует вознаграждения.

– Она ради меня рисковала своей жизнью, и это не пустые слова. Она покинула Якир скорее ради меня, чем ради себя самой. Если бы ее поймали, ее жизнь была бы кончена. Нет, ее бы не убили, – пояснила Адриенна, видя, что глаза Филиппа недоверчиво прищурились. – Он не посмел бы это сделать, но она сама бы пожелала умереть. Мертвой ей бы отдали все почести, соответствующие ее положению, с ней обошлись бы лучше, чем обходились при жизни.

– Эдди, как бы сильно ты ни любила мать, в каком бы ни была перед ней долгу, ничто это не может сравниться с риском потерять жизнь. Задай себе вопрос: хотела бы она, чтобы ты это сделала?

Адриенна покачала головой.