Тело Кристины - Макс Монэй (2008)

Она меня здорово одевала, пока я был мальчиком, хотя немного вычурно, на мой вкус. Поэтому из легкого подпольного флирта моих брюк с перочинным ножом ежедневно рождались ровные дырки, слишком ровные, чтобы быть честно порванными. Нередко, перед тем как войти в класс, я нарочно терся спиной о штукатурку стены. Я заходил в класс с видом похитителя пирожных, застуканного на месте преступления, с руками по локоть в муке. Но моя матушка была слишком наивна, для того чтобы заподозрить неладное. Каждый раз она требовала с меня подробности ужасного падения и каждый раз приходила в священный экстаз перед чудом невредимых колен. Мой отец настолько не страдал любопытством, что не находил ничего подозрительного в моей хронической неуклюжести. Он ограничивался тем, что испускал долгий свистящий вздох, который кубарем падал вниз на три октавы и замирал где-то на уровне второго подбородка. Иногда он присовокуплял к нему полезный совет:

— В следующий раз ты лучше ползи. Так тебе и падать не придется, и домой вернешься целым и невредимым.

Есть воспоминания, которые преследуют вас неотступно без всякой видимой на то причины.

Разумеется, до тех пор, пока вы действительно не начинаете ползать.

15

Естественно, мне приходило в голову подать сигнал SOS! Что я, хуже вас, что ли? Я не даун, который собирает подходящий литературный материал, чтобы потом часами надоедать вам историей своего выживания, ни секунды не подозревая, что лист бумаги может стать криком о помощи, приклеенным к стеклу, или пущенным самолетиком, или горящим клочком, упавшим на тротуар. Рулон обоев — это все равно что кирпич на голову прохожим, или на детскую коляску, или на бошку полицейскому. Вы, надеюсь, в курсе, какие потенциальные возможности у стула, случайно вылетевшего из окна? Электрообогреватель, который раскраивает череп старушке, вызывает гарантированное желание поинтересоваться личностью отправителя. Если прикроватное бра угодит в вашего пуделя в тот момент, когда он невинно справляет нужду в водосточный желоб, осмелюсь предположить, что вы не продолжите свою прогулку как ни в чем не бывало, волоча за собой на поводке мертвый грузик. Когда прямо под ноги приземляется мраморная столешница, люди, как правило, задирают голову, чтобы посмотреть, из какого окна она выпала так неосторожно, вызывают полицейских ищеек и оставляют в участке заявление о покушении на убийство. Потом обычно ищут и находят виновного. Его находят на последнем издыхании от голодной смерти в комнате, которая пропитана дерьмом и отчаянием. И если его арестуют и он окончит свои дни в тюрьме, добрый Бог будет по-настоящему добр, а пролившаяся на мостовой кровь помешает одному небезызвестному вам человеку впасть в безумие.

Проблема в том, что там, где вам все просто и ясно, для меня все не так очевидно: ведь я не могу даже окно открыть. Прощай, теленок, корова, поросенок, бумага, стул, мраморная столешница и нагревательный прибор. Прощай, детская коляска, страж мира и порядка, милая старушка. Прощай, тюрьма. Прощай, свобода.

Я пялился на эту оконную ручку сутками, как сверлят глазами судей, решающих вашу участь. Ночи напролет я перебирал в голове немыслимые способы, как до нее достать. Думаю, я исчерпал все возможные комбинации. В тот день, когда я застал себя за неожиданным занятием — я поворачивал ручку силой собственной мысли, — я понял, что с окном пора кончать. Я спал и видел, чтобы сдох архитектор, похороненный более двухсот лет назад. Десять лишних сантиметров в высоту, десять сантиметров, которые отделяют меня от моего освобождения. Я сотни раз укорачивал его самого на эти сантиметры, и от всего сердца укорачивал самые лучшие…