Тело Кристины - Макс Монэй (2008)

Каждую среду между двенадцатью тридцатью и тринадцатью часами изумленным посетителям «Кафе де Пари» приносили покрытые безе лимонные торты вместо телячьих потрохов и несоразмерные счета вместо меню, по которому можно сделать заказ.

Наше водворение занимало добрые четверть часа. Наш столик, лучший в ресторане, был неизменно украшен свежей розой, и каждую неделю роза была другого цвета. Под конусом моей салфетки всегда был спрятан шарик для игры или картинка. Я знал, что на самом деле они символизировали те меха и драгоценности, которые никто не осмеливался да и не мог подарить моей матери. Но моя неприкрытая детская радость от этого ничуть не страдала.

Матушка принимала эти знаки почтения со сбивающей с толку непринужденностью, искренне убежденная, что с ней обращаются как с рядовой смертной. Часто бывало так, что клиенты, которых скандальным образом отказывались обслужить из-за ее появления, принимали ее за звезду, и я слышал, как из набитых ртов вылетали обрывки знаменитых имен самых красивых женщин французского и мирового кино того времени. Они были похожи на маленькие острые перчики, которые, словно присевшие птички, украшали собой край тарелки, такие же яркие и пикантные, какими были все образные прозвища той поры. Я гордился так сильно, как только может гордиться своей мамой маленький мальчик. В те минуты я благословлял материнское простодушие, потому что без него природная стыдливость непременно взяла бы верх и нам пришлось бы возвращаться домой сразу после парикмахерской. Это те моменты моего детства, о которых я вспоминаю чаще других. Точнее, они сами всплывают у меня в памяти без каких-либо усилий с моей стороны. Точно так, как в самые отчаянные минуты реальной жизни перед нами вдруг неожиданно всплывают самые дорогие картины прошлого. Добрая память — это бальзам на душу. Но старушка-память забывает, что прошлое быстро ржавеет, и сладкие воспоминания разъедают вас как ржавчина, когда надежда хлопает дверью не с той стороны.

36

В начальной школе прозвенел последний на сегодня звонок. У нескольких десятков маленьких мерзких тварей кончились занятия.

Хм, интересно, почему меня тогда не пугают воспоминания о самом себе на заре туманной юности? Если сама мысль о ребенке школьного возраста парализует меня от ужаса? Почему же я тогда не боюсь своих собственных воспоминаний о детстве? О друзьях-одноклассниках я вспоминаю с неподдельной радостью. Я изо всех сил старался нарисовать их в своем воображении вооруженными до зубов лицами серийных убийц, но они, как всегда, только насмешили меня до слез. Лишнее подтверждение тому, что у невроза своя железная логика. Не советую вам пытаться ее понять: слишком велик риск размножения почкованием. Появление таких многодетных семей не приветствуется, потому что единственная льгота, на которую вы будете иметь право, это психбольница и полный пансион.

У нас сейчас девятнадцать ноль-ноль или девятнадцать тридцать. Мой галантный сосед напротив имеет счастье сообщить мне об этом. Он опять оскорбляет своего любимого Билли, о котором я даже с точностью не могу утверждать, человек это или собака. Или растение, поди догадайся. Все может быть. Ведь есть же сумасшедшие, которые разговаривают с лампами.

В первые дни моего заточения я надеялся, что грубиян услышит мои призывы о помощи, ведь я прекрасно слышал его непристойности. Но судьба распорядилась иначе. Не то у него не хватило доброй воли, не то у меня — вокальных способностей, но сквернослов так и не пришел мне на помощь. Хуже того, он так и остался предсказуемым идиотом, грубым и похабным, который скандалит в строго отведенные часы каждый божий день.

Вот и еще один из последних дней моей жизни прошел в тотальном безразличии к моей персоне.