Влечения - Юна-Мари Паркер (1999)

Она поднялась и, подойдя к кровати, надела домашнее платье и принялась расчесывать волосы короткими, резкими движениями гребня. Вдруг ее рука дрогнула и замерла. Анжела поймала себя на страшной мысли: может, было бы лучше для Саймона, если бы он не выжил?.. Она не могла смотреть на его страдания равнодушно. Его ноги, такие холодные и безжизненные, угадывались под больничным одеялом, но их точно и не было вовсе. А его глаза! Эта смертная тоска в его глазах!.. Вот только сегодня он взглянул на мать почти с ненавистью, после того как она неосторожно упомянула о своей прогулке в деревню. Он словно обвинял ее в том, что она может передвигаться самостоятельно, а он нет.

Анжела едва не всхлипнула. «Уж лучше бы на его месте оказалась я», — подумала она. Анжела всем сердцем желала принять на себя его боль, но это было невозможно. Она здесь, стоит на своих ногах, ходит по комнате, а Саймон лежит неподвижно на больничной койке, как и вчера, и позавчера…

Душевная боль и депрессия так повлияли на нее, что ей даже стало казаться, что это она во всем виновата.

Она взглянула на себя в зеркало, вдевая в уши жемчужные сережки, кляня обстоятельства, которые привели к тому, что случилось с ее сыном. И самое страшное заключалось в том, что она не знала, как изменить ситуацию. Она утратила сейчас способность трезво рассуждать. Ей хотелось бросить обвинение в лицо Эдварду. Сказать ему о том, что он оказался никуда не годным мужем и отцом. Ей хотелось излить желчь на Дженни за то, что она смеет быть здоровой, когда Саймон болен! Еле сдерживаясь и тяжело дыша, она молча сидела перед зеркалом, гадая, как ей жить дальше.

И в какую-то минуту она поняла, что ей нужно сделать. Вынув шаль из ящика комода и накинув ее на плечи, она вышла из спальни и, придерживая рукой юбку своего домашнего платья, направилась в библиотеку. Войдя в комнату и вытащив из кармана связку ключей, она выбрала нужный и отперла им один из ящиков большого бюро, стоявшего у окна. Выдвинув его, она достала старый полуавтоматический револьвер, который ее отец подобрал около трупа немецкого солдата во время сражения на реке Сомме в первую мировую войну. Это был пистолет тысяча девятьсот восьмого года выпуска с четырехдюймовым дулом, германским орлом и серийным номером, выбитыми на резной рукоятке. Знаки полустерлись, но были еще различимы. Анжела думала подарить пистолет Военному музею Британской империи, но теперь не жалела о том, что так и не сделала этого.

Она неторопливо заправила в обойму восемь патронов, затем сунула пистолет в сумочку и тихо вышла из комнаты.

Этого лица Ребекка никогда не видела прежде. Симпатичный молодой человек лет тридцати или чуть больше, с темными блестящими волосами, ровным загаром и ослепительно белыми зубами. Ребекка внимательно разглядывала фотографию. Слай Капра был изображен на ней разговаривающим с худой блондинкой в платье, украшенном бисером из горного хрусталя. Слай был одет гораздо лучше Джерри: строгий смокинг с белой гвоздикой в петлице.

Снимок выскользнул из руки Ребекки и упал на диван рядом с ней. Она погрузилась в тягостное молчание. Затем сверилась с часами. Почти два часа. К четырем должна была подойти Дженни, а у нее еще было столько дел!

— Утром я возвращаюсь в Нью-Йорк, — объявила она Дженни, как только та вернулась из школы. — Я очень благодарна вам за то, что приютили меня, но мне пора домой. В нашем деле появилась еще одна загадка, и мне нужно ее разгадать.

Дженни пристально взглянула на нее:

— Вы в состоянии лететь сейчас? Утром вы так неважно себя чувствовали…

— Мне уже гораздо лучше. Пара часов сна сотворили со мной чудо. Я прогулялась и, между прочим, сделала несколько отличных снимков юных принцев у Кенсингтонского дворца. Так что самочувствие и особенно настроение просто превосходные. Кстати, вот взгляните. Стирлинг прислал сегодня.

Она передала Дженни фотографию.