После всех этих лет - Сьюзан Айзекс (1994)

Семь минут. Я положила записку Джессики обратно в ящик. У меня так пересохло во рту, что я не могла глотать. Что, если Ходжо позвонила Тому, и тот скажет: «Кстати, твой ящик с шампанским сегодня будет доставлен». Или, если он обычно среди дня заходит домой, чтобы сменить рубашку.

Я быстро пробежала глазами вырванные из календаря страницы. В большинстве случаев — «позвони туда-то и туда-то», и код 516, означавший, что звонят из района Лонг-Айленда, в основном, их друзья из Гемптона. Один номер был из Шорхэвена, записанный на листке в среду после 1 мая. Мне даже не надо было смотреть на имя: Тиллотсон. Учитывая количество хирургических подтяжек, сделанных Ходжо (включая и самую последнюю, очень удачную, как я заметила на похоронах Ричи) эта запись меня не удивила.

Судя по календарю, Ходжо обедала с Ричи, по меньшей мере, раз в две-три недели. Но были и ужины: «Рик, Коте Баск 8.00» в январе, «Рик и др. Боули» в феврале. Я не была на французском ужине в январе. И определенно не была в числе «др.» в феврале.

Но, — постойте-ка — в тот день, когда Ричи объявил мне, что уходит, он принялся изливать мне душу, говорил, что он влюбился в Джессику по-настоящему, глубоко, страстно и даже пытался успокоить меня, когда я впала в истерику, умоляя его остаться, — а это было за два месяца до того, как он уехал из дома. Это случилось, когда его компания Дейта Ассошиэйтед переехала в новое здание около Санта-Фе. «Я же просил тебя поехать со мной, — говорил он, как бы доказывая, что я упустила свой последний шанс, — но ты сказала, что не можешь оставить школьные дела. Помнишь?».

Значит, Джессика Стивенсон также не могла быть в числе «др.» на февральском ужине!

Двенадцать минут. Я положила листки календаря к себе в карман. Для большей верности я стащила и календари за четыре предыдущих года и положила их в кожаную сумку, которую я взяла у Ходжо в гардеробе. Ну вот и все! Я заперла дверь в квартиру, сняла вонючие перчатки Денни Риза и спустилась на лифте в вестибюль, где вручила швейцару ключи и двадцатидолларовую банкноту.

— Благодарю вас, Джон.

Он был очень удивлен.

Еще больше он удивился, когда я позвонила ему из телефона-автомата с Мэдисон-авеню:

— Это говорит женщина, которая только что дала вам двадцать долларов.

— Что такое?

— Слушайте меня внимательно. Миссис Дрисколл не звонила вам, чтобы вы пустили меня в дом. Звонила я, подделав голос.

— Как?

— «Джон, это миссис Дрисколл».

— О, господи!

— Я только посмотрела, что мне было нужно. Я ничего не брала. Поэтому нет необходимости сообщать хозяевам, что вы впустили «подругу» миссис Дрисколл. Это доставит вам лишь неприятности, а мне бы этого не хотелось. До свидания.

Чего, черт возьми, я достигла в результате своего налета? Я получила лишь представление о бессмысленной жизни тех, кто наверху. Как я завидовала Ходжо с ее белоснежными кружевными подушками на постели! Мне хотелось вернуться наверх, лечь, наслаждаясь приятным запахом простыней, и уснуть. Нет, в чем я действительно завидовала Ходжо, так это ее мужу. Я не хотела верить, что с тех пор, как мы расстались тридцать лет назад, настоящий Том Дрисколл умер, и его душа покинула это тело в боксерских трусиках.

На обратном пути знакомое с детства ритмичное постукивание поездов подземки несколько успокоило меня.