И весь ее джаз… - Иосиф Гольман (2013)

— Да у меня теперь времени много, — ухмыльнулся тот. Ежкова уже знала, что предприятие они с Орловым закрыли. Точнее — Береславский просто одномоментно ушел из бизнеса, оставив все старому другу. А тот, как выяснилось, в одиночку, тем более в кризис, работать не смог.

— Не жалко было бросать? — спросила Мария.

— Вообще не жалко, — понял он суть вопроса. — Как будто пер на себе кучу камней. А потом взял — и сбросил. Сашка сейчас хорошо устроился, на непыльной работенке. Да и сотрудники не в накладе: менеджмент собственное дело затеял, на старых клиентах. Остальные тоже при делах.

— А мне было бы жалко, — сказала Машка. — Столько лет…

— Наверное, бизнес — все же не мое, — ответил Ефим Аркадьевич. Подумав, уточнил: — Линейный бизнес.

— Что значит — линейный? — не поняла Ежкова.

— Ну, когда с утра до вечера, день за днем — одно и то же. Когда надо постоянно управлять людьми. И просыпаться не когда хочется, а когда положено.

«Да, для него это — проблема», — подумала Мария. Бытовая лень ее бывшего препода давно стала притчей во языцех канувшего в лету «Беора».

Из сказанного на себя она примерила лишь одно. Ей бы точно понравился спокойный и устойчивый линейный бизнес. А вот криминальная продажа криминального продукта, да еще под угрозой возвращения криминальных хозяев этого продукта — наверняка нелинейный бизнес. И что-то ей подсказывает, что с ним могут быть связаны и нелинейные неприятности.

— Так чем вы сейчас занимаетесь, Ефим Аркадьевич?

Глазки Береславского оживились:

— О, много чем. Картинами неизвестных авторов торгую. Сам нахожу по городам и весям, потом делаю их известными.

— Это вы еще при нас начали, — вспомнила Мария. — Еще ваш зам говорил, что пустое занятие, что вы не искусствовед.

— Я и сейчас не искусствовед, — усмехнулся Береславский. — Зато я маркетолог. Смею думать, неплохой. Например, первым определил маркетинговую суть современного произведения искусства.

Ефим Аркадьевич прикрыл от удовольствия глазки и с чувством процитировал себя любимого. Машке аж захотелось по привычке схватить ручку и, как когда-то на лекции, срочно законспектировать:

— Товар длительного пользования, с высоким маржинальным потенциалом и с неявной потребительской стоимостью.

— Это и про любовь можно сказать, — как-то грустновато сказала Маша. Но увлеченный собственной идеей Береславский — ничто его так не увлекало, как собственные идеи — даже не заметил ее сложных ассоциаций.

— Кстати, девяносто девять процентов наших покупателей приходят к нам вовсе не за искусством в теоретическом смысле, а за личным удовольствием, — продолжил профессор. — Визуальным — если им нравится картина. Или удовольствием владения дорогой вещью. Или инвестиционным удовольствием, когда знаешь, что купленный тобой товар постоянно дорожает.

— А как же все-таки насчет просто искусства?

Тут ее, как и много лет назад, перебил телефонный звонок.

Ефим Аркадьевич снял трубку, а Маша ощутила дежавю, причем в самой острой форме.

— Да, это я, — сладенько ответил Ефим Аркадьевич невидимому собеседнику. Глазки заблестели, очочки засверкали. — Конечно, приеду. Я обожаю садовые работы.

О господи! Это он-то обожает садовые работы? Да он лопату хоть раз в жизни в руках держал?

— Да, Людочка. Назначайте время, вы же знаете, я всегда рад вас видеть. Дорогу найду по навигатору. Целую, — и, закончив куртуазную беседу, аккуратно повесил трубку.

«Слава богу, что Людочка, — подумала Ежкова. — Тогда вроде Танечка была». А то бы вообще было ощущение, что она нырнула в синхродыру, оказавшись на десять лет в прошлом.