Шатаясь, она снова забралась на стол, оккупированный нами ранее, и протянула мне руку. Я последовала её примеру, и, все ещё сжимая мою руку, она продолжила восхождение по кожаным подушкам кабины, прямо по деревянным полкам на стене, и мы плюхнулись на глубоко посаженные подоконники.

Я сидела рядом с ней и задавалась вопросом, сколько раз за последние шесть месяцев она сидела здесь и слушала игру группы друга своего парня. Как долго она улыбалась своей удовлетворённой жизнью улыбкой? Я подумала о том, каково это — чувствовать удовлетворение. Я снова отбросила мысли. Я была измучена, но определённо рада, что у Леа всё хорошо.

Я проследила за её взглядом к Коннеру, стоящему в толпе людей, и снова посмотрела на неё с соответствующей улыбкой. Было такое чувство, будто я была с ними в пустой комнате и вторгалась в их личное пространство.

Толпа безумствовала, когда грубый сексуальный голос стал петь западающую в память песню в микрофон. Я не удержалась и подняла глаза в поисках его обладателя. То, как я могла раньше не заметить его, было вне моего понимания. Он был идеальным. Я даже не смогла бы придумать прилагательного, если бы попыталась, но «идеальный» было наиболее подходящим, но всё ещё недостаточно правильным, чтобы описать его.

Он смотрел сквозь толпу напряжённо, будто искал что-то. Затем его выражение лица расслабилось в сексуальной улыбке. Его короткие тёмные волосы свисали неровными прядями, густыми и непослушными. Они выглядели растрёпанными, как будто какая-то счастливица только что запустила в них руки за кулисами. А может, это была та, кого он искал только что.

Худые накачанные мышцы вздувались под его татуированной кожей рук. Одна превосходно сложенная рука ласкала микрофонную стойку, а другая была в его идеальных волосах. Его хриплый голос шептал свою песню. Это заставило толпу умолкнуть, как если бы он был богом.

Зачем ждать завтрашний день?

Ведь это длилось так долго.

Надежды жалкая тень.

Утоп в несчастье и только.

Его голос замедлился и остановился, на фортепиано зазвучала грустная мелодия. Он отошёл от микрофона, не отрывая глаз от толпы, откинулся на спинку стула и потянулся за угольно чёрной гитарой.

Быстрый бой барабанов прорвался сквозь тишину в сопровождении басов, и от выворачивающего душу ритма его гитары у меня перехватило дыхание. Его голос переплетался с мучительным хором фортепиано и ревущей толпы. Они вместе с ним пели слова, как будто это была самая популярная песня на радио.

Леа подтолкнула меня локтём.

— Они умопомрачительны, правда?

Мне потребовалось некоторое время, чтобы вернуть способность говорить.

— Да, умопомрачительны.

Звучание этого голоса заставляло моё тело дрожать, и то, как его руки перебирали струны гитары... святое дерьмо!

Она понимающе улыбнулась.

— Да, когда Коннер впервые привёл меня сюда, и я услышала, как играет Шейн, я думала о тебе. Вдохновляет, правда?

Она понимала, насколько сильно музыка может тронуть меня. Сколько ночей я играла для неё перед сном, когда мы были моложе, для каждого разбитого сердца и каждой слезы?

Раскинувшаяся перед нами толпа казалась двухэтажной. Девушки сидели на плечах своих парней. Люди танцевали на столах, и длинная линия полуголых девиц толкалась на барной стойке, соревнуясь за внимание группы.

Мы с Леа переглянулись и попадали друг на друга от смеха.

— Давай, Грейс, снимем рубашки и бюстгальтеры, и покажем девочкам, как это делается!

Я покачала головой и рассмеялась с новой силой.

— Девочка, если ты снимешь здесь свой лифчик, то твоя грудь сразят наповал твоих друзей со сцены!

Она улыбнулась с гордостью.

— Эй, ты такая же грудастая, как и я! Пошли со мной в туалет. Вокруг всё вращается, и я не хочу просить Коннера проводить меня.