Бабочка на огонь - Елена Аверьянова (2005)

Дочь Артема Сергеевича сделала такое же уклоняющееся от участия движение головой, как несколько минут назад Гриша, и, чтобы больше ни у кого из присутствующих не возникло желания задавать ей подобные, для нее — глубоко личные, вопросы о работе, сошла с веранды в сад, наполненный несозревшими еще яблоками и вишнями. Там, в беседке, веселилась молодежь, почти все — ее сверстники. Но с ресторатором Кешей, художницей Настей — его женой, Кешиной сестрой — будущей актрисой, и Леночкой Злате заранее было неинтересно. Пришлось пойти в противоположную сторону — в березовую рощу, где немой Сережа убил Артема Басманова.

Проходя мимо веранды, она услышала, как объевшийся клубникой Гриша ответил на заданный сто лет назад вопрос Василия Сергеевича, сказал никому и всем:

— А я и не стирал ее (понимай, книжку). Меня Златка попросила кнопку нажать.

— Маленький паразит, — про себя обозвала Злата брата и усмехнулась по поводу его же.

Пожалуй, она сильно поторопилась, посчитав брата прекрасным исключением. Гришка ей нравился — характером он был очень похож на своего отца и Злату. Такой же независимый и равнодушно-жестокий ко всему, что его лично не касалось.

На земле наступило утро — совсем раннее, еще тихое и такое ясное, что стало понятно — скоро будет жарко. От населенного пункта, где жила тетя Зина — то ли деревни, то ли поселка, то ли небольшого городка, — до Москвы на электричке езды было минут тридцать, что очень устраивало Катюшу. Москву она, как и большинство приезжающих в столицу по надобности, не любила. Большой и показной принципиальности в этом не было. Москва — не Любимск: вот и все объяснение. Когда Катюша видела по телевизору или слышала тоже там о Кремле, о золотых куполах заново отстроенного храма, о Воробьевых горах и Арбате, о площади трех вокзалов, она не испытывала каких-то особенных, верноподданнических чувств по поводу того, что вот это все — есть. Чувства Катюши к столице родины, можно сказать, висели на волоске. Когда она уезжала из Москвы, волосок рвался и чувства пропадали. Кое-что в Москве ей нравилось, например, большая сутолока и скученность, кое-что — нет, но эта любовь и нелюбовь застряли в Катюше на каком-то обыденном, обывательском уровне. Просто было приятно, и ей это подходило, что в сутолоке столицы можно было жить своей, независимой жизнью. Никто особо не присматривался — если только так, случайно бросят взгляд и пройдут мимо, — во что ты одета, обута, как накрашена. Кстати — гениальная черта любого мегаполиса, где каждый сам за себя. Если бы Катюша жила в Москве, ее любовь к Славику давно бы прошла, и объяснение этому нашлось бы быстро. Шла бы она, скажем, по Охотному Ряду или Тверской, вспоминала бы Славика, показалось бы ей, что в сердце у нее кольнуло. Остановилась бы Катюша, а поток людей вокруг нее двигаться не прекращает. Раз бы толкнули Катюшу, другой, а на третий она бы упала и умерла. Или — хошь не хошь — забыла бы Славика, чтобы остаться живой.

А не нравилась Катюше в Москве — тоже какая-то ерунда — что мэр столицы, любя свой город, приказывал по праздникам палить из специальных пушек в небо, чтобы разогнать тучи, которые, очень напуганные и злые оттого, что их выслали за сотый километр, кидались в разные другие области. В частности, прилетали и зависали над Катюшиным городишком. Начинался затяжной дождь, во время которого жители Любимска смотрели в окно на небо и ругали маленького мэра Москвы, возомнившего себя Зевсом.

От станции до зеленого бревенчатого домика тети Зины Катюша шла, как и положено было по времени, пятнадцать минут. Не стояла она лишнего на станции, не глядела вслед уходящему поезду, в котором сладко, словно агнец невинный, спал ее ночной знакомый подполковник Родион Раскольников. Во сне его лицо было таким редким по нынешним временам, таким… Если уточнить, многие засмеются, не поймут — не таких сейчас любят.