Хищная книга - Мариус Брилл (2006)

Но ни на одной распродаже Миранда не видела ничего подобного черному платью, которое первым попалось ей под руку. Она его расправила. Скроено без швов, а своей бездонной чернотой способно поглощать солнечный свет, пространство и время. Миранда яростно сорвала свое одинокое черное платье, чтобы примерить другое, которое растеклось по ней как застывший водопад из шелка, кажется, с добавкой лайкры. Платье отразилось в зеркале. Не сразу Миранда сообразила, что там отражается также не кто иной, как она сама. Если и существовало идеальное черное платьице, подчеркивающее все ее достоинства и скрывающее все недостатки, это было именно оно. Миранда, поднаторевшая в бессознательном сопротивлении совершенству и всегда проклинавшая себя за то, что не имеет ни одной совершенной черты, смотрела на свое отражение в зеркале стенного шкафа. Платье шло ей идеально, и, может быть, впервые в жизни она подумала, что и сама выглядит «более-менее идеально».

Она прекрасно понимала всю необычность таких мыслей. Куда девалась Миранда с гарантированно низкой самооценкой? Неужели же «магазинная терапия» одного-единственного платьица могла действительно исцелить те сомнения в себе, которые постоянно ее терзали? Озадаченная, но слишком взволнованная, чтобы на этом останавливаться, Миранда проверила макияж и направилась в вагон-ресторан. Но я-то знал ответ, я через все это прошел, сам в то время испытывал то же, мне даже моя обложка казалась прекрасной, когда на нее смотрела Миранда. Невольно начинаешь верить в то, каким видит тебя любимый человек. Миранда сломя голову неслась в самое средоточие своего романа, а я ничего не мог поделать. Никакие мои слова она в своем ослеплении не воспринимала. В конце концов, для нее любовь была точкой опоры и рычагом, переворачивающим мир, смыслом жизни.

Фердинанд подпрыгнул, когда она вошла в вагон-ресторан номер 3674.

— Принцесса, — воскликнул он, — сейчас я жду, пока переоденется одна неряшливая продавщица, но я сочту за честь, если вы тем временем посидите рядом со мной.

Миранде захотелось его пнуть. Еще ей хотелось его расцеловать.

— Чем бы вы предпочли смочить ваши уста? — улыбнулся он, указывая на бар. Закинув обнаженные руки ему на шею, Миранда приблизила свои уста к его влажным губам и крепко его поцеловала. Фердинанд отпрянул, очаровательно при этом покраснев.

— Я имел в виду, что ты будешь пить?

— Я знаю, что ты имел в виду, — ответила Миранда. Она приподняла бровь, но удовольствие ей испортил громоподобный голос с гнусавым американским акцентом, принадлежавший крупному мужчине, который стоял у стойки. В своем белом смокинге с бабочкой, колоритный, как салат пяти тысяч островов, он рьяно выполнял священный гражданский долг любого американца в Европе: заглушить своими речами все прочие звуки. Соответственно, священный гражданский долг любого разговаривающего с громогласным американцем европейца состоит в том, чтобы внести в беседу как можно больше иронии. Несмотря на туго затянутый кушак и благородные седины, американец не в силах был охарактеризовать ситуацию лексически сдержанно.

— Даже не говори мне такого, сосун хренов! — орал он так громко, что его могли бы услышать соотечественники за океаном.

Кондуктор глядел на него с учтивым сожалением:

— Боюсь, сэр, не в моей власти что-либо исправить.

— Я же сказал тебе не говорить. Проклятая страна! Вы застряли в каком-то ледниковом периоде. Я ведь не прошу у тебя, дерьма кусок, ванну, мне нужен всего-навсего гребаный душ.

Полагая, по всей видимости, что подобные выволочки кондуктору нарушают принцип noblesse oblige[21] или хотя бы argent oblige[22], Фердинанд вмешался:

— Этот поезд сконструирован свыше восьмидесяти лет назад, и тогда не было возможности обеспечить такие удобства.

Американец обернулся к Фердинанду: