Хищная книга - Мариус Брилл (2006)

Не хочу показаться туповатым, но я не могу точно сказать, упала ли на меня горючая слеза или капля горячего чая. Я помню только: когда она вздрагивала, мир останавливался. Мужчины вздыхали ей вслед. Дождь что-то нашептывал ей, когда она шла сквозь него, и оставлял свои слова на складках ее одеяния. Почему она никогда этого не видела? Ничего этого она не видела и не знала. Она не слышала меня. Настолько, насколько она могла судить, я было просто книжкой, строчками букв на бумаге, испещренной непроизнесенными словами, незамеченными страстями. Типографский оттиск, взывающий к чувствам, но сам чувствующий, только когда на него чем-то капнут, — жуть! Цепочки слов, которые не могут взять за руку или заглянуть в глаза, лишь тянутся, указывая в какие-то дали. Мне не бывать предметом страсти, я — предмет, указывающий на предмет. Я — тень посланника, который никогда не появится, никогда не выполнит свои обещания. Я спотыкаюсь, но при этом не падаю; улыбаюсь, но не смеюсь; я флиртую, но никогда не занимаюсь любовью.

Но я — уже не те слова, что раньше. Когда она меня нашла, я было совершенно другим литературным произведением. Всего лишь одним из тысяч. У меня тогда даже был автор — П. Пеннигрош. Но что же заставило ее выбрать меня?

Любовь.

Миранда, рассматривая любовь как искусство, которым надо овладеть, читала все, что могла найти о любви, насчет любви, про любовь: романы в собраниях сочинений, современные бестселлеры, самоучители жадных до наживы шарлатанов, получающих деньги за констатацию очевидных фактов под броскими заголовками: «Когда женщины слишком много едят», «Все мужики — козлы», «Женщины всегда готовы раскатать губу», «Как испортить себе жизнь — краткое пособие» и т. п. Жажда любви прочно обосновалась в ее груди, словно тень на снимке легких.

Мое имя осенено Эросом: тогда меня звали «Вертикаль страсти» — это название манило ее, как цветок манит пчелу, как мех манит моль, как «лексус» манит яппи, а морфий — наркомана. В тоне ее вздохов, в кротости ее взгляда сквозило отсутствие у нее чего-то важного — словно у пустого бокала, у безлунной ночи, у неразборчивого шепота; ей не хватало любви так, как может не хватать ее только тому, кто никогда не любил.

Нет, секс у Миранды был, а иногда возникало даже что-то вроде проблеска трепетной надежды на прочные чувства, но, как правило, этот проблеск слишком плохо сочетался с запахами отрыжки от съеденной трески и выпитого пива, с отвращением к неуклюжим домогательствам потеющих местных парней. Ничего нет приятного, когда твою грудь мнут и мнут, точно засохший кусок пластилина. Ко времени нашей встречи с ней Миранде было двадцать два, жила она в Шепердз-Буше и отчаянно поглощала любовные романы в однотипно ярких обложках, безудержно тоскуя по описанным там безумным необузданным страстям, душераздирающим оргазмам и по этому дремучему, тропически влажному, но леденящему сердце наваждению полета в нежных объятьях.

Но все изменилось, когда она нашла меня. Когда мы нашли друг друга.

Вспоминаю ее такой, какой она была при первой нашей встрече. Чтобы лучше узнать меня, вы должны больше узнать о ней. Итак, был почти апрель. Книги в библиотеке понимали, что близок конец марта; в секции 754.45, «Ремесла / Народные промыслы», наш библиотечный гидрограф (он же «водописец», как уверяет кое-кто из «Народных промыслов») начал сходить с ума. Брызжа чернилами и дико скрипя пером, прибор оставлял свой размашистый синий след около предельной красной черты на диаграммной бумаге. Не проходило дня, чтобы кто-нибудь не попытался постукиванием образумить нашего влагописца, будто не веря, что с наступлением весны влажность воздуха может так увеличиться. Хотя этот немудрящий факт подтверждается из года в год. Как говорил один из моих соседей:

Када

Апрель,

Тада беда,

Каженна

Щель

Сочится влагой как скаженна.

В сущности, он прав, но стихи, по-моему, все равно безграмотные.