У меня не осталось слез. Наблюдаю, как люди покидают комнату, а следом уходит Пазелли и прислужницы. Я одна. Сама по себе. Что же они сделали со мной? Заставили пренебрежительно относиться к смерти. Что есть смерть? Что было со мной? Лишь мимолетное изменение. Я любила Марка, по-настоящему любила. И была готова рискнуть своей жизнью ради него, моего возлюбленного, и этого никто не сможет отнять, никто не сможет лишить меня единственного, оставшегося от Александры Бекманн: я любила и была любима.

Все проходит, все умирает, так же как и рождается. Но это лишь признаки иллюзии: проходящее время. Но мгновение безгранично во времени. Если вы любили, по-настоящему любили лишь мгновение, и были любимы, тогда это любовь навсегда. Смерть повержена.

Вспоминаю капеллу Сан-Северо. Воскресающего Христа. Вспоминаю нас с Марком в Венеции, счастливых в Ка’д’Оро, любующихся картиной Мантеньи. «Ничто не вечно, кроме Бога, все прочее лишь дым».

А еще вспоминаю цитату Пиндара, теперь я понимаю ее, целиком и полностью.

«Счастлив тот, кто, увидев это, сходит в подземный мир: ему ведом и конец жизни, и ее благодатное начало».

Я сошла в подземный мир, и теперь мне ведом конец жизни. Но я не боюсь. Больше не боюсь.

Через какое-то время дверь открывается, девушка в белом идет по мозаичному полу. Она несет мне одежду. Молча отдает: это мои джинсы, футболка и кроссовки. Моя прежняя одежда, только постиранная. Переодеваюсь. Девушка терпеливо ждет. Затем кивает и снова показывает на повязку для глаз.

Темнота.

Я послушно сажусь на край кровати, и девушка завязывает мне глаза. Я словно перед казнью. Возможно, они просто застрелят меня. Будь что будет.

Позволяю вывести себя из огромного гулкого зала. Следую по коридорам. Плакать я перестала, последние слезы высохли. Марк мертв, жизнь потеряла смысл. Ничто не вечно, кроме Бога, все прочее лишь дым.

Идем вверх по ступенькам. Меня проводят в другую комнату. Дверь позади закрывается, девушка уходит. И все же я ощущаю чье-то присутствие.

В комнате кто-то есть!

Слышу голос, глубокий, слабый, мужской голос.

— Chi e? Chi e qui dentro? Кто здесь?

Срываю с себя повязку.

На металлическом стуле, прикованный наручниками, сидит Марк Роскаррик. На его лице запеклась струйка крови, вокруг глаз синяки. На лице тоже повязка. Теперь он кричит. Но вот он, сидит передо мной. Живой.

Бросаюсь к стулу. Вожусь с шелковым узлом его повязки. Марк резко втягивает воздух носом, чувствует мой запах. На его лице отражается удивление, неверие.

— Икс? Икс, это ты? Не может быть! Икс? Икс? Икс? — Я снимаю с него повязку, и он недоуменно смотрит на меня: — Но, Икс, они сказали, ты умерла!

Он на грани слез, вижу это по его дрожащим губам.

34

У нас совсем нет времени поговорить, в комнату заходит Энцо Пазелли. Его сопровождают двое мужчин помоложе.

Энцо пристально смотрит на меня:

— Марк Роскаррик сам пришел к нам, он хотел убедиться, что «Каморра» и «Ндрангета» не тронут тебя. Мы сказали, что так и будет, если он согласится на шестую мистерию. Его предупредили, что шестая может оказаться смертельной. Как мы все с вами знаем. Ведь на шестой вы принимаете смерть в обмен на любовь.

Смотрю на Марка, он потрясенно качает головой. Я вновь перевожу взгляд на Пазелли:

— Я не…

— Не понимаете? Это же мистерии, — пожимает плечами Пазелли. — Но вам следует знать: пока я поднимался на самый верх «Ндрангеты», то начал питать отвращение к тому, как криминальные структуры развратили мистерии, использовали их ради собственной алчности, чтобы обогатиться, чтобы поработить политику в Италии и по всему миру. Мистерии — это великий дар от наших предков. А теперь ими злоупотребляют.

Энцо пересекает комнату, склоняется над Марком и расстегивает наручники. Освобождает его. Марк в джинсах и некогда белой рубашке. Потирает красные запястья.