История Икс - А. Моллой (2014)

Отчасти мне хочется возразить маме. Сказать, чтобы она сняла свои буржуазные провинциальные очки и разглядела под грязью и запущенностью красоты Неаполя: неподдельный, настоящий город с удивительной историей. Увидела, как пожилые женщины начищают священные черепа в пещерах кладбища Фонтанеле, уже много веков кряду. Заглянула в узенькое окошко bassi, где стареющие волосатые мужчины в растянутых майках поедают фриарелли[40] в домах, построенных на погребенных римских храмах. Или просто вышла бы на мой балкон и посмотрела на улочки, заложенные еще древними греками, затем перевела бы взгляд на запад, и сердце бы ее замерло при виде заката над Сорренто — словно кассата с нежно-розовым, бледно-лиловым, винно-красным и фисташковым кремом, — плавно переходящего в черноту ночи и бриллиантовое сверкание звезд.

Но мама видит кругом лишь грязь и наркоманов, и ей это совсем не нравится. Ей даже не нравится отсутствие туристов — одно из достоинств Неаполя.

Мы сидим на террасе летнего кафе в Старом городе, неподалеку от археологического музея. Мама хмурится и устало говорит:

— А где все?

Вокруг нас без умолку болтают итальянцы, яростно жестикулируют, смеются, спорят. Мы еле нашли приличное свободное место, а мама удивляется: «Где все?», что можно перевести как: «Где все нормальные люди?» — туристы, такие же американцы, как и она, говорящие по-английски.

Я могла бы сказать маме, что их отпугнули грязь и криминальная жизнь Неаполя, репутация различных мафиозных группировок, но вряд ли это поднимет ей настроение. Или же мне.

Если для мамы эта пара дней стала разочарованием, то для меня и вовсе пыткой. После встречи с Марком я сама не своя, вся на нервах, в растерянности, опять скучаю по нему. Что еще хуже — куда бы мы ни пошли, все напоминает о нем!

В Дуомо — кафедральном соборе — мы увидели древнюю реликвию, хранящую священную кровь святого Януария, что напомнило мне о божественном розовом вине, которым Марк угощал меня за обедом, «Москато роса». Каждый палаццо на виа Толедо, напоминал про самый грандиозный из всех них — Палаццо Роскаррик.

Затем мы пошли в музей «Каподимонте» — сурового вида дворец эпохи Бурбонов, строгий и заброшенный, одиноко стоящий в убогом сквере на освещенном солнцем холмике. Один из величайших музеев мира. Наконец-то мама ожила. Счастливая, она погрузилась в мир Рафаэля и Тициана, Эль Греко и Беллини, а все мое внимание переключилось на картину Караваджо.

«Бичевание».

Что тут поделать? С моей чудесной мамой я, конечно же, милая девочка. В последний день перед ее отъездом мы берем такси до вокзала: на поезде, что идет вдоль побережья, она доедет до своей подруги Марго в Амальфи.

Сейчас четыре часа дня. Мама смотрит на официанта и на чуточку улучшившемся итальянском с гордостью произносит:

— Un cappuccino, per favore.

Я стараюсь не морщиться. Неужели я была такой же, когда только приехала? Заказывала капучино после полудня? Теперь-то я знаю, что это совершенная бестактность. Неужели я ела спагетти вилкой и ножом, как мама? Наверное. Бог ты мой! А больше всего я ненавижу себя за то, как оцениваю маму. Ужас какой-то! Марк, что ты со мной сделал?

Мама сидит и пьет капучино, стараясь не смотреть в сторону привокзальных попрошаек. Решаюсь быть честной.

— Мам, — говорю я, — извини, что тебе не понравился Неаполь.

— Милая! — вздыхает мама. — Не сказать, что не понравился, просто здесь все… иначе.

— Уверена, в Амальфи тебе будет лучше. Там красиво. И чисто.

Она кладет ладонь поверх моей руки.

— Мне нет дела до Неаполя. Или Амальфи, — говорит мама. — Меня волнуешь лишь ты, моя дорогая единственная дочурка. Я очень тобой горжусь.

— Почему?