Фаворит императрицы - Нина Соротокина (2013)

А над письмом к Лизоньке пришлось попотеть. Перья и бумага так и таяли, рука сама строчила, а слова ложились холодные. Письму надлежало дышать истинной страстью, а где ее взять, милостивые государи? Вначале он представил, что пишет письмо Мими, тогда текст получался совсем глупый. Зачем писать, если он сегодня ее и так увидит, и не только увидит… Для письма нужен плод запретный, недосягаемый. Такой «плод» тоже значился в его негласном списке. Матвей попробовал представить себе красавицу мадам, которая квартировала у полковничьей вдовы во флигельке, куда они гурьбой захаживали выпить вина и послушать ее миленькие песни. Мадам Женевьева Карловна была девица свежая, как бутон, грудь имела весьма соблазнительную, ручки-сдобочки, все в перевязочках, в перстеньках… обворожительная женщина. До Матвея у нее очередь пока не дошла, но он верил в свою судьбу. Скоро этот кавалергард с тараканьими усами ей прискучит, а далее, если подпоручик Буеров мешкать начнет, точно придет очередь Матвея. А пока попробуем представить, что он пишет ей, Женевьеве Карловне.

Итак… «Драгоценная Женевьева Карловна!» Что же он, дурак, имя-то мадамы написал? Только бумагу испортил. Хотя, с другой стороны, может быть, имя как раз и поможет страсть передать. Имя можно потом соскоблить… ножичком, а другое вписать.

«…С тех пор как я увидел вас, веселую и драгоценную, нет мне покоя. Сердце мое томится и трепещет, как птичка, что в поднебесье ликует и шлет свои песни Творцу. Так и ваш ангельский голосок волнует меня до жилочки, а как пальчики ваши начнут струны перебирать да как гитара-то охнет…» Стоп! Опять он чушь написал.

Цитату надобно. Хорошо, бы что-нибудь из Ларошфуко, он на язык остер и галантен в своей словесности, как никто. Все подает эдак с насмешкой, но и с мудростью.

Матвей потянулся к полке, где стояли привезенные из Парижа книги (всего-то четыре штуки, но он их с гордостью называл «библиотека»). Зачитанный томик галантного француза открылся на нужной странице: «Любовь подобна привидению, все о ней знают, но никто ее не видел». Правда ведь, истинная правда, но об этом возлюбленной Лизоньке не напишешь. Не поймет… Прево с «Манон Леско» ему тоже не помог. Тогда он решил писать, надеясь только на собственные силы.

«Лизовета Карповна, нет, Лизонька! Мечта жизни моей, прекраснейшая из дам! Обстоятельства чрезвычайные разлучили нас, но нет такой силы, которая изъяла бы ваш образ, богиня, из моего сердца. Я мог бы написать вам просто любезное письмо, но, право, глупо слать через тысячи верст пустое письмо, не соответствующую истинному моему состоянию. У меня все благополучно. Жизнь моя в Петербурге могла бы быть даже радостной, если б не наша разлука. О, я не помышляю о нежных лобзаниях, которых жаждет натура моя, но спасением было бы знать, что вы обитаете в том же граде, где и я нахожусь, дышите тем же воздухом, и волшебная ваша ножка ступает на те же плиты, на которых, быть может, стоял вчера и я, ища глазами окна ваши. Сейчас все не так, всё мгла. Как представлю дорогу, длинную, извилистую, прочерченную рукой Всевышнего через многие государства (ту дорогу, по которой, будь моя воля, побежал бы к вам через ночь и пургу), то душа упадает в печали.

Как досадно, что обстоятельства не дозволяют мне делать вам вопросов. Бог весть, услышу ли я когда-нибудь ответы на них из ваших ангельских уст? Если бы вы были рядом, я бы спросил: “Помните ли вы меня, драгоценная? Остался ли в душе вашей тот вечер, когда в танце я коснулся ваших пальчиков? Не скучно ли вам в Париже, в этом суетливом и вертопрашном граде, вдали от отечества, где с томлением плачет по вас живая душа?” Все… Я не в силах продолжать, рука дрожит, и глаза увлажняются невольной слезой. Весь запас слов исчерпан мною, но одно горит в памяти надеждой и верою. Его и начертаю вам: до свидания! Ваш Матвей Козловский».