Фаворит императрицы - Нина Соротокина (2013)

Средние окна первого этажа теплились светом. Площадка у главного подъезда была вся изъезжена полозьями саней. Родион толкнул дверь. К его удивлению, она оказалась открытой. В лицо пахнуло теплом, запахом свежих дров и навощенного пола. Оплывшая свеча в оловянной плошке, видно, кем-то забытая, давала мало света, но его было достаточно, чтобы осветить намалеванное на медном циферблате напольных часов счастливое, улыбающееся солнце. По-китайски узкие глаза дневного светила с лукавым удивлением таращились на прежнего хозяина. Часы отсчитывали время гулко и жадно.

Родион опустился на стул у двери, подышал на замерзшие пальцы. Как ни слабы были звуки, говорящие о его появлении, они привлекли внимание обитателей дома, и те бесшумно, словно бестелесные тени, стали стекаться из боковых дверей и, кланяясь, выстраиваться у стеночки. Эта была отцовская дворня, иных Родион узнавал, других нет, впрочем, темно, лиц толком не рассмотришь. Они стояли молча, торжественно, как на похоронах, потом ловко подтолкнули к Родиону маленькую старушку, почти карлицу, в черном, барского фасона чепце. Это была ключница Настена, она же любимая нянька молодого барина.

– Сыночек мой, деточка, слезинка моя горемычная. – Настена бросилась к Родиону, покрыла поцелуями рукав его мокрой от снега епанчи, потом расплакалась в голос и уткнулась в грудь барина. Дворня вздыхала, почтительно ожидая конца ритуала. Родион молча поглаживал няньку по круглому плечику. Наконец она подняла красное от слез лицо: – Вижу, ненаглядный, с плохой ты вестью.

– Их уже в Сибирь мчат.

Нянька не спросила, кого подразумевал Родион под словом «их», каждому из стоящих в сенях ясно было, о ком говорил молодой барин.

– Я уж не чаял вас здесь увидеть, – продолжал Родион.

– А нас и не было. Всех в дальние деревни сослали. А как отдали дом Миниху, всех назад вернули.

– Так вы сейчас фельдмаршалу Миниху принадлежите? – удивился Родион.

– Ему, дитятко. Только сегодня ты здесь хозяин. – Настена поднялась с колен и, обернувшись к дворне, прокричала неожиданно грозно: – Серенька, баню топить! Лука Гаврилыч, Кузьма, Макарка… Распорядитесь на кухне. Стол большой накрыть, как подобает. Жирондоли[19] запалить! Климент, не стой столбом, прими у барина одежду.

– Настена, пошли кого-нибудь в осинки, там Флор с лошадьми дожидается, небось замерз до обморока. А я хочу побыть один.

Приказание Родиона было немедленно исполнено, и через десять минут счастливый Флор уже сидел на кухне над горячими щами, рядом стояла брага в запотевшей кружке. Вокруг стояла дворня, почтительно внимающая его рассказу:

– Я теперь при барине незаконно, а вы, коли спросят, язык держите за зубами: ничего не видели и не слышали. Я как бы в бегах.

– Если поймают – кнут, а то и каторга!

– А мне для Родиона Андреевича самой жизни не жаль!

С мороза брага не пьянит, а только веселит кровь. Глаза у Флора блестели. Он с таким азартом рассказывал о последних событиях, что, право, казалось, ему можно позавидовать.

А Родион со свечой в руках обошел весь дом. Обыск, переход к новому хозяину почти не изменил облик жилища, и это вызывало у Родиона обиду, словно дом был живым существом. Разве для того тебя строили люберовские крестьяне, возили камни на фундамент, рубили бревна в заповедном бору, тесали стропила, чтобы ты достался немчуре, графу Миниху?

Кончил он свой обход в комнате ключницы.

– Родион Андреевич, дитятко дорогое, я вот здесь нужное собрала, чтоб не попало в чужие руки. – Нянька поставила перед ним плетеную бельевую корзину с крышкой. – Здесь игрушки ваши, письма, бумаги исписанные, что удалось от обыска спрятать. Еще вещи носильные матушки вашей, а вот колечко с камешком. Прочее побоялась брать, а это возьмите, христа ради.

– Настена, куда я с игрушками-то? У меня и угла своего нет.