Наследие - Кэтрин Уэбб (2016)

– Ой, привет, Рик.

Гарри странно ухает – это, кажется, первый настоящий звук, который я от него слышу. Он подбегает ко мне в несколько больших нескладных прыжков. Затаив дыхание, я слежу за ним, боюсь, что он поскользнется, но Гарри не падает. Он вручает мне камешек, плоский, почти треугольной формы. Я представляю, как он улыбается.

– Он хочет, чтобы ты тоже попробовала бросить, – объясняет Динни.

Я осторожно подхожу к ним. Потом несколько раз переворачиваю в ладони камень. Он теплый и гладкий.

– Я пришла за Эдди. Ему давно пора домой – уже совсем стемнело, – бурчу я, обращаясь к Динни. Я раздражена и все еще сержусь. Вода – просто густая тьма почти у нас под ногами.

– Просто дай глазам привыкнуть, вот и все, – подбадривает меня Динни.

Они втроем продолжают швырять камни в плоскую черную воду, считают белые всплески в сумерках.

– Хватит, нам все равно пора. Мои родители приехали…

– Да? Передай им от меня привет.

– Обязательно передам. – Я встаю рядом с Динни, так близко, что наши рукава соприкасаются. Возможно, я слишком напираю, но мне плевать. Мне просто нужно что-то, чтобы ухватиться, уцепиться и устоять на ногах. Я слышу дыхание Динни, слышу даже, как на него отзывается эхо со стороны пруда.

– Ты что, не бросишь даже один камень? – Динни кажется странным мое упрямство, в голосе звучит удивление.

– Я и воду-то почти не вижу.

– Ну и что? Ты знаешь, она там. – Он искоса глядит на меня. Вижу только силуэт, и мне хочется дотронуться до его лица, чтобы проверить, улыбается ли он.

– Ну, ладно. Поехали. – Я сползаю к краю, нахожу опору под ногами. Согнувшись, я замахиваюсь и, пустив вперед камень, какое-то время двигаюсь за ним вперед, к поверхности, к обсидиановой воде. Раз, два, три… Я считаю всплески, но сбиваюсь, голова кружится, ноги скользят к воде, и, пошатнувшись, я судорожно хватаю воздух ртом. Ну и место! Я отправила бедный, ни в чем не повинный камень в такую темень!

– Три! Фигня! У Гарри только что получилось семь! – кричит мне Эдди.

Я ощущаю руки Динни, он уверенно поддерживает меня под локти, поднимает и ставит на ноги. Меня охватывает запоздалая паника.

– Ночь сегодня не для купания, – шепчет Динни.

Я мотаю головой, радуясь, что он не видит сейчас моего лица и моих слез.

– Все, Эдди, хорошего понемножку, мы уходим, – окликаю я Эдди. Мой голос срывается.

– Но мы же только…

– Эдди, без разговоров!

Мальчик с тяжким вздохом отдает Гарри остаток своих камней. Они весело погромыхивают, переходя из рук в руки. Я отхожу от берега, направляюсь в сторону дома.

– Эрика! – зовет Динни.

Я поворачиваюсь, и он замолкает, колеблется.

– С Рождеством! – говорит он наконец. Готова поклясться, он собирался сказать совсем не это, но мне не хватает храбрости спросить об этом сейчас.

– С Рождеством, Динни! – отвечаю я ему.

Потеря

1903–1904 годы

Лето зрело, шло к середине, и вместе с ним созревало тело Сороки, увеличиваясь, казалось, с каждым днем, по мере того как в нем рос ребенок. Индианка двигалась с какой-то причудливой грацией, как всегда деловитая, но без прежней стремительности. Она аккуратно проносила перед собой живот, не задевая мебель, протискивалась в узкую дверь землянки, где они жили с Джо. Кэролайн наблюдала за ней, присматривалась и без конца задавала себе вопросы, мучилась подозрениями, по двадцать раз на дню переходя от отчаяния к надежде. Все объяснялось просто: она ревновала. Всякий раз, как Кэролайн натыкалась глазами на пухнущее как на дрожжах тело молодой индианки, ей становилось дурно, ноги слабели, изнутри поднималось что-то горькое и темное. Если что-то и могло выгнать ее из дома, заставить выбежать на улицу под летнее солнце, то это была ревность.