Я вспомнила убитую горем маму, папу с раскрасневшимися от слез глазами, но державшегося, потому что он был главой семьи, сестренку, которая отчаянно билась на груди у своего жениха, не веря в то, что происходило у неё на глазах. Боль. Все, кто находился сегодня здесь, чувствовали именно её, причем в таком невообразимом количестве, что мне до дрожи хотелось сделать хоть что-то, чтобы избавить их от всего этого. Я была рада, что мой маленький мальчик не знает, что со мной, была рада, что он не видит этого. Но я совершенно не знала, что ему сказать, как можно объяснить пятилетнему ребенку, что его мама просто не сможет находиться рядом с ним. Я представила, как не увижу его первых оценок в школе, первого забитого меча в ворота, первой влюбленности, первой ошибки, первой драки. Что не буду с ним в моменты печали и слабости, и что не поддержу его в минуты отчаяния. Всё это вызывало во мне такое материнское горе, что я еле сдерживала нервные рыдания, готовые вырваться из моей груди.

Я с большим усилием заставила себя выровнять своё дыхание и успокоиться. Я вспомнила лицо судьи Олдридж, и её глаза. Они чем-то настораживали меня. Она была хорошей женщиной, но у всякой хорошей женщины есть то, что заставит её быть плохой. И Мэгги не была приписана мной к лиге святых. Я могла с легкостью определить, чувства и ощущения человека лишь по выражению его лица, к этому добавлялись неосторожные движения, слова и мимика. Я могла прочесть по глазам все мысли и эмоции, которые он испытывал. Мэгги Олдридж понимала, что я не виновна, и она только что доказала мне это.

***

Меня поместили в одиночную камеру, но женщины, которые находились повсюду, всё равно умудрялись внушать мне страх и панику. Я знала, что такое тюрьма, и сама мысль о том, что я нахожусь в ней, заставляла меня холодеть внутри. Радовало лишь то, что я содержалась не в крыле особо опасных преступников и среди моих «соседей» не было жестоких и беспощадных серийных убийц, насильниц или маньячек. Да, и женщины бывают насильниками и маньяками, и то, что я не рядом с ними, если честно, было для меня огромным облегчением.

Но даже этот факт не успокаивал меня настолько, чтобы я не дрожала и не вздрагивала при любом шорохе по ночам. К моему великому сожалению, я читала и смотрела слишком много, чтобы отлично знать, как воспринимают новичков в тюрьме, и что лучше помалкивать в тряпочку, если ты слабый. Или сразу ставить на место, если сможешь держать свой статус до конца.

Я выбрала себе спокойную стратегию. Зарабатывать синяки и ходить с переломанными костями, было для меня не очень заманчивой перспективой. Тем более, что боли с меня за всё это время итак было достаточно.

Когда мы гуляли, или ходили на обед, я старалась держаться в стороне, но некоторые взгляды просто сверлили меня насквозь, отчего мурашки расползались по всему телу. Кормили нас отвратительно. Но я никогда не возмущалась, довольствуясь тем, что есть.

Охранники здесь были, мягко говоря, суровые. Но один из них относился ко мне очень по-доброму. Его звали Хью. Я сидела тут уже три дня, и мы успели немного сблизиться. В свою смену он постоянно улыбался мне, проходя мимо моей камеры, и мы даже иногда немного болтали. Он был приятным парнем, и его присутствие на время меня успокаивало и даже взбадривало. Я не чувствовала себя настолько одинокой, и была благодарна ему за его ко мне отношение.

Было утро. Мы уже позавтракали, и я лежала в своей камере, разглядывая потолок. На нём ничего не было, но я представляла себе разнообразные картинки, составляя различные истории. Они были забавные, романтичные, страшные или просто милые.

Смешно, но что ещё делать, находясь в одиночной камере в тюрьме? Ты испытываешь скуку, в то время, когда не испытываешь страх и отчаяние, а по мне, так лучше умирать от скуки, чем от чьего-либо кулака в живот.

Внезапно мои размышления прервал звук открывающейся решетки, и я повернулась на бок. Это был Хью.