Неистощимая - Игорь Тарасевич (2017)

Он остановился в замешательстве, и мы тут вынуждены свидетельствовать, что в результате произошедших с ним, Иваном Сергеевичем Красиным, за последние часы событий он, Красин Иван Сергеевич, все чаще начинал сомневаться и в мыслях собственных, и в поступках, чего ранее за всю свою жизнь с самых молодых ногтей никогда – вы понимаете, дорогие мои? – никогда, ни разу себе не позволял. Красин с детства мгновенно принимал решения, тут же начинал претворять их в действительную жизнь и никогда не отступал и не сомневался.

Сейчас Красин уж собрался было повернуть назад к монастырю, когда внизу, в деревне, раздался ружейный выстрел. Крики тут же стихли. Сразу повисла такая тишина, что слышны стали только копыта двух – по звуку – лошадей, переступающих с ноги на ногу, как это делают лошади, только что скакaвшие во весь опор и вынужденные вдруг встать на месте.

Красин, словно бы северо-американский индеец какой, неслышной побежкой спустился еще ниже, еще ближе к деревне и встал за березой на обрезе оврага. Белое, а впрочем, изрядно уж перемазанное кровью и землей, белое красинское тело слилось с белеющим во тьме молочным стволом; если б не темные бриджи, он был бы совершенно невидим сейчас, но темные бриджи скрывала сама ночь.

Раздался еще один выстрел. Красин осторожно выглянул из-за березы.

Прямо посреди деревенской улицы собралась толпа – небольшая, человек пятьдесят; несколько мужиков держали смоляные факелы, пламя, срываясь, плескалось во все стороны. Прямо перед толпою стояла коляска, в которой сидел толстый полицейский офицер в синем кителе – Красин не знал, а мы вам скажем, что это был не так давно по-хозяйски вошедший в князя Бориса Глебовича кабинет исправник Морозов. Морозов сидел в коляске, вертикально уставивши между ног палаш – эдак вот всегда сидят они, а иначе с палашом никак, а рядом с Морозовым помещался такой же огромный и толстый мужчина в синей чуйке и широкополой шляпе, надвинутой на глаза. Ну, с ним-то вы уже познакомились, дорогие мои, и очень хорошо познакомились – Серафим это был Кузьмич Храпунов, местный уроженец. Он тогда не произнес ни слова, к Красину оказался сидящим спиною, и потом, когда в близком будущем Красин с Храпуновым познакомились и – как бы это поточнее сказать? – сошлись, Красин поначалу не узнал народного трибуна.

Да, так в коляске сидели, значит, Морозов с Храпуновым в колышащемся свете факелов и укрепленных по бокам коляски фонарей, и тут же гарцевал верховой, держа в поднятой правой руке почти такой же, как колясочные, но больший по размеру фонарь. Вот верховой повернулся, и Красин с ужасом вновь узнал в нем живого Сидора Борисова, убитого им нынешним днем. Вновь показывался клык из-под рыжего уса, вновь косили синие, словно бы у Кати… Кати! Кати! глаза. Он был в той же зеленой тирольской шляпе с пером, в той же клетчатой визитке и, самое главное, сидел на том же молодом гнедом из конюшни Бежанидзе коне, на котором прискакал вчера на стройку Красин, только – Красин пригляделся, – бежанидзевское седло Сидор поменял – теперь гнедой ходил под старым, но настоящим английским строевым седлом. Коню досталось за вчерашний день не меньше, чем Красину, но, судя по всему, конь теперь тоже был свеж – вертелся на нем Сидор, как юла.

Крестьяне обступили коляску – видимо, исправник со своим спутником только что подъехали.

– Как же оно так выходит, на хрен, вашшш скородие? – с обидою заговорили мужики. – Днем дозволяли, на хрен, дербанить, и таперя ночью не дозволяете? Обещалки, на хрен, денег, вашш скородие… Где, на хрен, деньги?

– А мы все одно нониче же в лоскуты расхреначим, твою ммать! Расхреначим! По бревнышкам раскатаем, на хрен! Вот оно так, ттвою ммать! И красного пустим петуха, ммать ттвою! Все их осиное кушелевское гнездо погорит, на хрен!

– А в усадьбе – вот он грит, на хрен, – в усадьбе три мулиона денег на ассигнации! Хренова туча, вашш скородь… днем-от не нашедши, на хрен… Как же ж?