Мой папа самый лучший - Саша Ройс (2021)

— Они умерли? — затаив дыхание, спрашиваю я.

А что с ними еще могло произойти, Елистратова?

— Сгорели заживо.

Мое сердце пронзил невидимый шип, и я не смогла ничего сказать.

— Был пожар на предприятии. Бытовая химия. Мама Дарья Филипповна приехала в гости навестить сестру. Та попросила посидеть со мной, а сама поехала на завод за отцом. Она всего лишь хотела сообщить, что у нас гости и устроить для него приятный сюрприз, самой встретить его с работы. Мама была в здании, когда все случилось. Чтобы я не чувствовал себя чужим, ее сестра (Дарья) не оставила ничего, кроме этого свидетельства… Ведь… какова вероятность, что несовершеннолетний сын полезет что-то искать в документах? — уже со слезами в голосе произнес он. С каждой минутой Мирону все тяжелее и тяжелее даются откровения.

— Но ты полез…

— Из-за цвета глаз, — глаза лазурного оттенка просмотрели на меня. — У вторых моих родителей, назову их так, чтобы тебе было понятно, тоже светлый оттенок глаз, но все же не такой, как у меня.

— У них не было детей… — сглатываю я.

По моим плечам бегут холодные мурашки. Я обнимаю себя и растираю плечи, чтобы согреть себя.

— Второй отец был ученым и всю жизнь имел дело с химическими веществами. Скорее всего, поэтому, — глубоко дыша, объясняет он, — хотя я не спрашивал. Я вообще, после того, как увидел свидетельства, молчал. В следующий раз мы с матерью подняли тему моих настоящих родителей, только когда умер ее муж. Тот, кто воспитал меня как родного сына. Мой второй отец. А по факту единственный отец.

Увожу взгляд в пространство.

Я четко ощущаю, как бьется мое сердце.

Как не хватает воздуха.

Как щемят нервы грудной клетки.

Трудно представить, что пришлось Мирону пережить. Но в моей девичьей голове все равно возникает вопрос:

— Почему ты об этом говоришь мне? Сейчас?

Глаза в глаза.

Это такой момент истины и в то же время лакмусовая бумажка. Это же не для того, чтобы меня использовать нет же, ведь?

Господи! Откуда берутся опять эти сомнения?

Все хорошо!

Пытаюсь себя успокоить, попутно предполагая, неужели все настолько серьезно?

Смотрю на Мирона и заключаю, что никакого умысла здесь нет! Это правда, с которой человек жил с пятнадцати лет своей жизни.

О, эти глаза лазурного оттенка, они не могут врать…

— Для того чтобы об этом хотя бы кто-нибудь знал, Лиза, — продышавшись и смягчив голос, открывает правду он и проникновенно добавляет: — Это безумно тяжело носит такую тайну в сердце и не иметь возможности ее рассказать. Никому. Понимаешь, детка? — потерев пальцами переносицу, Потемкин объясняет: — Так решил я сам. Решил в те свои пятнадцать лет, воплотить задумку матери в жизнь, и никому-никому не рассказывать о своих настоящих родителях. И я это сделал!

Следует короткая пауза-передышка.

Не каждое слово я осознаю сейчас. Эмоции и шок не дают мне этого сделать в полной мере.

— Но ты рассказал это сейчас… мне.

— Потому что это не все, Лиза.

Мои глаза вновь удивленно распахиваются.

Неужели недостаточно на сегодня?

И выше услышанную информацию надо пережить и в голову свою уложить.

Что же еще произошло в этой с виду белой-и-пушистой семье?

И тут до меня доходит. Ведь я не знаю, чем обусловлены нынешние отношения матери и сына!

— Прости меня, Лиза, но я все-таки закурю, — с сожалением прикрыв глаза и положа руку на сердце, извиняется Потемкин и достает сигареты.

Ничего не говорю.

Это его право.

— Дарья Филипповна, все сделала, чтобы ты был здоровым и счастливым человеком. Благополучным. И нет сомнений, что ей это удалось. Поэтому, извини меня, Мирон, но я совершенно не понимаю, за что ты так взъелся на нее?

Потемкин сделал затяжку и, сузив глаза, обронил: