Лев - Ксения Черногорская

Не успеваю я ответить, как Лев произносит: "Да, повторите, пожалуйста".

Когда она уходит, Лев, не спешит приступать к еде. Вместо этого, он поднимает свой бокал с соком, улыбнувшись кивает мне, и, на этот раз не чокаясь, допивает сок в пару глотков. Ставит бокал и снова подаётся ко мне. Чуть отстраняюсь.

— Почему вы так думаете? — насмешливо спрашивает он, пристально глядя в глаза. — Я про переход.

— Заметьте, — качнув головой, отвечаю я. — Вы отвечаете вопрос на вопрос.

— Вслед за вами, — улыбается он. — Вы, должно быть, не обратили внимания, но сначала вопросом на вопрос ответили вы, Олеся.

Отпиваю из бокала. Больше для того, чтобы взять паузу.

Но Лев не даёт мне сосредоточиться на своих мыслях.

— Давайте поступим так, — предлагает он. — Я вам кое-что расскажу, а вы, на основании этого примете решение: переходить вам со мной на "ты" или нет. Годится такой вариант?

— Вполне, — отвечаю я.

— Отлично, — он чуть щурит глаза. Сложив руки в замок, снова смотрит на меня пристально и серьёзно. — Вы любите философию?

— Что, простите? — несколько теряюсь я.

Неожиданно как-то.

— Философию, — улыбнувшись, негромко повторяет он.

— Не могу назвать себя спецом… Это не очень моя тема.

— Это тема каждого. По крайней мере мыслящего. А вы как раз из таких.

— Хорошо, — разведя руками, пожимаю плечами я. — Как вам будет угодно.

— Вы знакомы с философией Ницше?

— С чем именно? Вы про "сверхчеловека" или про "Бог умер"?

— О-о-о, — восхищённо тянет он, и откидывается назад. Смотрит на меня с явным уважением. — Так вы немного в теме.

Мне приятна его реакция. Снова смущаюсь.

— Разве что немного, — говорю я, не желая, чтобы он принялся меня тестировать на знание философии.

Я в ней действительно профанка. Просто что-то помню из университетского курса.

— В любом случае, приятно, — говорит он. — Нет, я о другом. О том, что он считал христианскую мораль — моралью рабов. И для этого, надо сказать, у него были основания. Потому что она колыбель христианства — древний Рим, и мораль эта действительно во многом сформирована взглядами римских рабов.

— Для чего вы мне этого говорите? — настораживаюсь я.

— Нет-нет, — он поднимает ладонь, — я не ради каких-то религиозных споров это сказал. Я к чему я, вы скоро поймёте. Чуть терпения, ладно?

— Да, хорошо, — щурю глаза я.

— Ницше противопоставлял этой морали мораль саморазвития и крайней индивидуальности.

— Эгоизма.

— В какой-то мере и так, да. Но я о другом. Знаете ли вы, например, что наши древние предки не имели религии вообще?

— Нет, не знала.

К чему он клонит? Для чего он мне всё это говорит?

— А между тем, согласно многим источникам, это было именно так. Не было даже святилищ. Люди молились дома и на природе. Духам предков и силам этой самой природы. Были, конечно, волхвы, но это несколько иное. А вот мораль, которая пришла потом с кровью — это та самая мораль, которая для нас с вами вполне естественна, не так ли?

— Вы про христианскую мораль?

— Да. Про ту самую в основе которой во многом лежит страх. Страх, что вас всегда и везде видит кто-то очень могучий и очень суровый. Кто может наказать и наказать жёстко, а то и жестоко. За, скажем так, прегрешения. Которые, вполне возможно, ещё несколько столетий назад таковыми не считались.

— Допустим. И что?

— Есть ещё одна философия. Довольно древняя. Куда более древняя, чем философия того же Ницше. Да и христианская тоже. Это философия гедонизма. Слышали о такой?

— Вы про… — киваю на вино и еду, — вкусно поесть, хорошо поспать и тому подобное?

— Типа того, — улыбается он. — Только это изначальный, базовый уровень удовольствий. Основанный на жизненных потребностях. Философия гедонизма — всё же несколько более сложная вещь.