На диване лежали журналы и книги, наверное, она читала их вчера. Ничего не скрылось от внимательного взгляда Данте. Он подметил даже цветастую японскую ширму, скрывавшую выход в кухню.

— Тебе нравятся полевые цветы? — спросил он, указывая на вазы с умело составленными букетами.

— Да, я люблю их трогательную, беззащитную нежность.

— Ты, видно, счастлива в этом доме…

— Да. Пока.

Данте никак не мог начать разговор, ради которого приехал. Он бы хотел, чтобы Лейла заговорила первой, но и она молчала, покачиваясь в кресле-качалке. Данте прокашлялся и с трудом выдавил:

— Ну хорошо… Ты, должно быть, удивлена, что я смог разыскать тебя.

— Я рассержена, Данте. Ты звонил Энтони?

— Почему же звонил? Я виделся с ним.

— Вы встречались? — Ее и без того огромные глаза расширились.

— А что в этом такого?

— Ничего.

Скептицизм Лейлы не понравился Данте.

— Хорошо. На самом деле я целыми днями слонялся по улицам и спрашивал у каждого встречного мужчины, где тебя искать.

— Представляю, какой дурацкий у тебя был вид!

Лейла ненавидела себя за взятый тон. Да она бы расцеловала каждого, кто помог Данте найти ее, хоть всю ванкуверскую футбольную команду вместе с запасными!

— Послушай, Лейла, это мое дело, по чьей милости я здесь. Какая разница? Лучше спроси, зачем я это сделал!

— Хорошо, Данте, я спрашиваю.

Едва сдерживаясь, Данте заговорил ровным голосом:

— Лейла, пойми, между нами осталась какая-то недосказанность. Давай избавимся от нее.

— Данте, по-моему, ты все сказал в прошлый раз!

Он заскрежетал зубами. Что ему сделать, чтобы она его услышала? Встать на голову? Пройтись колесом? Спеть псалом?

— Когда я влюбился в тебя, я не думал, что быть твоим любовником гораздо проще, чем твоим другом.

— Ты говоришь, как Энтони. Кстати, он мой настоящий друг.

Мимолетная улыбка осветила ее лицо и, казалось, всю комнату. Данте подумал, что у него еще есть шанс, но вот лицо ее вновь стало пустым и безучастным, и сердце Данте тоскливо сжалось.

— Лейла, дорогая, я понимаю, что я тебя смертельно обидел. Наверное, я вел себя как последний кретин. Но, черт! Лейла, и ты была хороша!

— Твой кретинизм, Данте, такая же неотъемлемая часть тебя, как цвет твоих аквамариновых глаз!

— Не начинай все сначала, Лейла. Или ты хочешь, чтоб я разбился в лепешку, оправдываясь? Ну, виноват. Виноват, как еще ни один мужчина не был виноват перед женщиной! Что я должен еще сказать?

— Ничего не говори, Данте! — Лейла сменила гнев на милость и посмотрела ему в глаза почти с нежностью. — Мы и так наговорили друг другу слишком много обидных слов.

— Прости меня, Лейла. Я поверил Ньюбери. А он провел меня, как Яго несчастного Отелло. Надо было его сразу выкинуть из компании. Теперь эта мразь собирает на меня какие-то тухлые бумажки — пытается состряпать дело о сексуальных домогательствах. Ему ведь прекрасно известно, что ты беременна, но не стала моей женой. Это шантаж, Лейла. У меня один выход — жениться на тебе! Я дам тебе полную свободу, не будет больше ультиматумов, не будет нудной морали.

— Так вот зачем ты приехал, Данте!

— Я приехал, чтобы помочь тебе. Я не знаю, как заставить тебя вернуться, но… Я люблю тебя. Если я не могу быть твоим мужем, я буду другом.

— Это все?

— Лейла! Дай мне шанс! Хотя бы ради детей. Ты знаешь, что такое дети для итальянца? Я уже их люблю. Лейла, черт! Я сейчас говорю, как люблю тебя, а на самом деле знаешь, о чем я думаю? Я думаю, как было бы хорошо бросить тебя вон на тот диванчик и заняться с тобой любовью. И ты прекрасно знаешь, что это у меня неплохо получится, и сама будешь счастлива!