Рождественский пирог - Лора Локингтон

Джокаста переоделась в шерстяной костюм ярко-канареечного цвета. Не самый лучший выбор — в нем она казалась уставшей и больной. Даже Дэйви, манеры которого обычно безупречны, заметил, что она похожа на миску протухшего яичного крема.

— Я знаю, — уверенно ответила Джокаста. — Поэтому я его и надела. Это поможет нам не затягивать семейный совет. Всем будет так противно на меня смотреть, что захочется как можно скорее закруглить наше совещание и вы согласитесь со всеми моими предложениями!

Мы с Дэйви рассмеялись. К нам присоединился Эдвард, неодобрительно косясь на жену.

— Я всегда говорил, что даже надень ты мешок, все равно будешь потрясающе красива, но вот насчет этого наряда не уверен.

Призрак Табиты спустился в зал, не отрывая глаз от пола. Мы направились в расписную гостиную, и тут с улицы донеслось урчание мотора.

Алекс ворвался в дом абсолютно счастливый, он едва не пел от восторга.

— Господи, какое облегчение! А теперь, прежде чем вы успеете обвинить меня в грубости, выслушайте всю правду о Клавдии. Мы с ней окончательно расстались три месяца назад. Но она умоляла меня дать ей еще один шанс, и я, как полный кретин, поддался. Я совершенно точно знал, что она не беременна, потому что у нас с ней ничего не было уже несколько месяцев. А еще она сказала, что у меня Эдипов комплекс и уже полгода она спит с моим парижским другом! Что ж, бог в помощь бедняге — единственное, что могу сказать. — Алекс положил руку мне на плечо. — Теперь мне не страшен даже грядущий семейный совет. Это что, рыба с рисом? Тогда давайте есть!

Стентоны с удивлением смотрели на Алекса. Его энергия невольно заражала.

Несмотря на разлад в семье, пообедали мы вполне весело. Эдвард совсем забыл, что собирался злиться на весь мир, и откупорил куда больше вина, чем следовало, что всем только пошло на пользу.

Глава двадцать третья

Ницше как-то сказал, что жизнь — это выбор между скукой и страданием. Однако он не учел, что иногда приходится мириться и с тем и с другим.

Семейный совет начался сразу после обеда. Даже я понимала, что это плохая идея. Все (за исключением Табиты) выпили слишком много и мечтали только о том, как бы вздремнуть. Совет тянулся так долго, что у меня челюсть заболела от подавляемой зевоты.

Если за обедом Эдвард был сама вежливость и любезность, то на совете его словно подменили — он агрессивно рявкал на всех. Джокаста злобно зыркала на домочадцев. У Дэйви на лице появилось так хорошо знакомое мне упрямое выражение. Табита безостановочно накручивала на палец прядь волос. Алекс хмурился, небрежно развалясь на стуле.

Я попыталась сбежать, но все семейство дружно, точно хор констеблей, велело мне «сидеть». Пришлось, вслед за Одессой, сесть и сложить руки на груди.

Дэйви вспоминал какой-то инцидент, произошедший в глубоком детстве:

— Я так и не смог пережить ту трагедию с испорченным мишкой. Думаю, этот случай повлиял на всю мою дальнейшую жизнь…

Я допустила оплошность, вопросительно на него посмотрев, и он с готовностью пустился в объяснения:

— В детстве у нас были плюшевые медвежата, и я за ними ухаживал, в отличие от моего брата, который испытывал на игрушках силки для птиц. — Неодобрительный взгляд в сторону Алекса. — Ну вот, я решил, что медведей нужно постирать, потому что они стали грязными. Я набрал в ванну воды и как следует простирнул мишек. Вода в ванне как-то сама собой кончилась, хотя я не открывал заглушку. Это медведи впитали в себя всю воду, уж не знаю, что у них там было внутри, солома или еще что. Потом я пошел в сад и подвесил их за уши на веревку, чтобы вода за ночь стекла.

Дэйви выдержал эффектную паузу.

— Когда я наутро вышел в сад, моему взору предстала ужасающая картина. На веревке висели одни уши! Представьте себе мое горе, я плакал несколько дней подряд. Помнишь, Одесса?

Я улыбнулась, Алекс загоготал.