Под кожей - Кайла Стоун

— Может быть, некоторые формы безумия могут научить нас чему-то. Дать нам то, что нужно, как Лиру. Если только оно не вырастет слишком большим и не захватит тебя. Еще во Флориде мы читали «Под стеклянным колпаком» Сильвии Плат. Представь, что ты суешь голову в духовку, настолько сильно тебе хочется умереть.

— Или набить карманы камнями и броситься в реку, а-ля Вирджиния Вульф. — Я представляю себе тяжесть этого, воду, поднимающуюся все выше и выше с каждым шагом, а затем удушье, невозможность дышать, когда вода заполняет ноздри, рот, горло, проливается в полости легких. Боялась ли она? Передумала ли когда стало уже слишком поздно?

— Как Хантер С. Томпсон, Хемингуэй и даже Джек Лондон, в зависимости от того, что ты предпочитаешь.

— Ты серьезно читал всех этих людей?

Он делает паузу.

— Ты будешь думать обо мне хуже, если я этого не делал?

— Да.

Он смеется.

— Ну, хорошо. Тогда да. Я читал «Покидая Лас-Вегас» три раза и «К маяку» до тех пор, пока даже мне не захотелось иметь собственную комнату. Только не спрашивай, о чем они на самом деле, ладно?

Я закатила глаза.

Лукас пинает комок водорослей.

— Есть еще Курт Кобейн, Робин Уильямс, Мэрилин Монро.

— Похоже, ты много знаешь о самоубийствах.

Он достает из заднего кармана свою розовую зажигалку и щелкает ею. Пламя мерцает на ветру.

— Моя мама сейчас умирает от рака, но когда мне было двенадцать, она наглоталась таблеток.

Я смотрю на него. В его голосе звучит настоящая боль. Что-то шевелится глубоко внутри меня. Мы оба знаем немало о сломленных матерях.

— Она актриса, или, по крайней мере, отчаянно хотела ею стать. Она сыграла в нескольких пьесах, снялась в нескольких рекламных роликах в Орландо, когда я был еще ребенком. Но тогда индустрия не была готова к разноплановым исполнительницам главных ролей, я думаю. Ее всегда выбирали на роль горничной или официантки. Неудачи в карьере превратили ее в озлобленную женщину. Так говорит мой отец. Каковы бы ни были ее мотивы, она — одна из самых грустных людей, которых я знаю.

Я злюсь от его имени.

— Это реально отстой.

Лукас кивает.

— Я смирился с этим, по-своему.

Я хочу снова назвать его неудачником, но сдерживаюсь. Слова застревают у меня в горле. Он не хочет говорить об этом. Я прекрасно знаю, каково это.

— Существует связь между творчеством и психическими заболеваниями, — продолжает Лукас. — Творческие люди больше чувствуют, больше думают. Они чувствительнее. Большинство людей стараются не замечать болезненные вещи, а художники зацикливаются на них. Папа всегда говорит, что мама слишком много думает. Слишком много бульона портит кастрюлю. Или что-то в этом роде.

Мы продолжаем идти, и я слушаю, что он рассказывает. Он кажется таким нормальным человеком, совсем непохожим на поверхностных придурков, которые нас окружают. Я не разговаривала так уже много лет. Забудьте об этом. Я вообще ни с кем не разговаривала. Мое сердце сжимается.

Порыв ветра поднимается, развевая пряди волос по моему лицу. Я дрожу.

— Тебе холодно. Ведь сейчас середина октября в Мичигане. Мне не следовало приводить тебя сюда.

— Во-первых, ты никуда меня не «приводил». А во-вторых, я в порядке.

— Нет, ну правда. Здесь капец как холодно. — Он поворачивается и прикрывает глаза рукой, как будто это поможет ему лучше видеть в темноте. Костер — лишь отблеск на горизонте.

— Я знаю, как согреться, если ты хочешь, — предлагает он.

Я отшатываюсь от него, мои руки уже сжались в кулаки. Какой же дурой я была, думая, что он чем-то отличается от остальных? Он прочитал слова, нацарапанные на плитке в душевой над туалетом для мальчиков, и теперь думает, что ему тоже перепадет. Он думал неправильно. И я тоже. Я опять облажалась.

— Иди на хрен, придурок. Если ты думаешь…