Не знаю, как я нашла в себе силы сквозь паническую атаку слушать Алька и делать все, что он говорит. Словно он был маленькой спасительной форточкой, через которую я могла получить долю кислорода. Как я пережила окончание взлета, я не помню. Зато помню, что как только самолет словно бы вообще перестал лететь, повиснув в воздухе, и нам разрешили отстегнуть ремни, первое, что я сделала — просто прижалась к нему, вцепляясь в свитер изо всех сил. А после пробурчала куда-то в шею:

— Люди идиоты. Как можно было придумать такое. Больше никогда в жизни не полечу на самолете. Так что придется тебе терпеть меня в своей Европе вечность.

Я еще периодически что-то бурчала себе под нос, но постепенно становилось легче. А уж когда принесли сэндвичи, я даже нашла в себе силы улыбнуться. Хоть какой-то лучик света в темном царстве. Хотя, пожалуй, Альк меня такой мрачной и в таком испорченном настроении никогда не видел.

— Сколько еще осталось? Боже, ну почему так медленно тянется время, — за напускным ворчанием мне удавалось прекрасно скрывать никуда не уходящую в течение этих долгих часов панику. — Безумно много людей. Лучше плыть на "Титанике", чем все это... Кстати, ты смотрел "Титаник"?

На пару часов мне удалось отвлечься тем, что я перессказывала Альку сюжеты всех голливудских фильмов, какие помнила. Следующее, слава всем существующим богам, что я помнила — это как проснулась, не в силах повернуть затекшую шею, спустя неизвестное количество времени. И проснулась я от звука из диспетчерской, который оповещал, что нужно снова пристегнуть ремни.

Во второй раз переживать эту жуткую экзекуцию было ничуть не легче. Благо теперь я знала, что можно вцепиться ногтями в руки Алька — тогда хоть немного становится легче.

Я даже не заметила сырости и холода, когда мы вновь ступили на землю. Все, чего мне хотелось прямо сейчас — реветь от счастья, что это наконец закончилось. Сидя на земле, желательно. На родимой твердой поверхности.

Единственное, что помогало мне до сих пор стоять на ногах, это Альк, причем, в прямом смысле. Ему чуть ли не за шкирку приходилось меня держать, направляя за собой.

— Ты ведь в курсе, что, путешествуя по Европе, люди так же летают на самолетах? — с усмешкой фыркнул он между делом.

— Для заметки — я больше никогда не сяду в самолет. Я серьезно. Даже для путешествия на Гавайи, хотя раньше я о них безумно мечтала. А теперь... Я твердо говорю мечте о Гавайях нет. В жопу Гавайи. Вот так.

— Итак, — словно бы на контрасте с моим удручением, сам Альк был странно воодушевлен. Ощущал близость исторической родины? — Это ещё не Польша, но на этот раз задача усложняется. Впрочем, перебираться мы через границу будем совместно, не разделяясь.

— Я готова на все, — пробурчала я. — Даже если ты посадишь меня на лошадь и скажешь, что дальше мы скачем верхом. На ездовых собаках в санях или в повозке Санта-Клауса. Что угодно. Только не самолет.

Я знала, что мы должны были арендовать машину — по словам Алька, в странах бывшего Советского союза, особенно стране этих белых русских (не могла никак запомнить ее название) не сильно заморачивались над проверкой документов. Так что наших добротно подделанных еще в Америке должно быть достаточно.

Правда, меня напрягала погода. И местные дороги. Это вам не шоссе в солнечной Калифорнии посередине ноября. Это восточная Европа, другой климат, возможно — медведи в лесу и настоящая русская зима. Ну или почти русская. Накануне Рождества.

Замерзла я здесь в следующую же секунду, как опомнилась от счастья стоять на твердой земле. И не согрелась до самого мотеля, в котором я уговорила остановиться Алька, когда мы подъехали почти к самой границе. Бедный Альк... Сперва терпеть меня двенадцать часов в самолете, а потом — ехать по заснеженной трассе еще несколько часов.