Жена самурая - Виктория Богачева

Такеши заводил головой, будто слепой. Он видел и одновременно не видел мать, но точно чувствовал: вот ее рука легонько провела по его грязной, заросшей щеке. Вот смахнула влажные от пота, прилипшие ко лбу волосы. Вот она вздохнула с тихой грустью — о, как часто он слышал это в детстве!

— Будь сильным, Такеши, — сказала мама. — Тебя ждут дома.

Он горел.

Ему шесть, и его одолел жар.

Мать проводила в его комнате одну бессонную ночь за другой, смачивала в прохладной воде полотенце и бережно обтирала его горящее лицо, отпаивала травяным настоем и ласково гладила по румяным щекам.

— Ты поправишься, малыш, — шептала она, запечатлевая поцелуй на его лбу. — Непременно.

— Ты дракон, мой милый, — говорила она, когда Такеши открывал воспаленные глаза. — Внутри тебя живет огонь, вот почему сейчас тебе так жарко. Ты сильный и смелый, стойкий и отважный. Ты рассекаешь огромными крыльями воздух и летаешь в мягких облаках. О тебе сложили много красивых легенд и песен — о драконе по имени Летняя звезда.

Мать негромко напевала сыну колыбельную, и ее голос был тих и печален:

— Летняя звезда, почему ты так красна?

Прошлой ночью тебе снился страшный сон.

И мои глаза теперь красны от слез, которые я проливала.

Почему Летняя звезда потеряла свой путь?

Я знаю такие детские истории.

Вот почему мне снятся страшные сны*

Он открыл глаза, все еще чувствуя присутствие матери.

Но ее нигде не было. И даже в темном углу больше не плясали тени.

Но Такеши был не один; он кожей ощущал это. Он повернул голову, вглядываясь в полумрак за решеткой.

И увидел ребенка. Девочку лет восьми.

Это его не сильно удивило. Бывало, мальчишкой он также бегал посмотреть на пленников отца.

— Кто ты? — прокаркал он.

— Меня зовут Хоши*, — ответила девочка безо всякого страха.

«Внучка Нобу», — затуманенным сознанием припомнил Такеши.

— И как же дед позволил тебе прийти сюда?

Он с трудом ворочал языком; казалось, к нему подвесили тяжелый камень.

— Он не знает.

Кажется, девочка скривилась. Такеши не мог ее винить: он очень хорошо представлял, как выглядит.

Как выглядят рубцы на его груди.

— Это сделал мой дядя? — спросила девочка серьезно, склонив голову набок.

Такеши кивнул. Она только вздохнула в ответ.

Он не плакал.

Ему восемь, и отец наказывал его за провинность. Рука у него была тяжелой.

Отбросив палку, Кенджи взял его за подбородок и заставил поднять голову. Когда он увидел сухие щеки сына, на его лице мелькнуло нечто, смутно напомнившее одобрение.

— Ты должен научиться не замечать боль, — сказал он медленно. — Тебе будет больно столько раз, что ты собьешься со счета.

— Да, Кенджи-сан.

— Твоя боль рано или поздно прекратится, а позор за проявленную однажды слабость останется с тобой навсегда. Ты должен помнить, что живешь ради того, чтобы однажды умереть. И сделать это достойно.

Пошатываясь, Такеши бродил кругами по своей клетке. Его начал одолевать жар, и он знал единственное средство его побороть — непрестанное движение. Каждый шаг сопровождался болью в груди. Такеши потерялся во времени и не сделал ни одной отметки на стене с того момента, как вернулся от Нанаши. Он не знал, сколько дней прошло, и как долго длилось заражение крови.

Ему казалось, по его венам на груди вместо крови течет гной — так сильно было тянущее, жгущее чувство. Он вскрыл бы свои нарывы, если бы смог найти в клетке хоть один острый предмет, хоть что-то, чем можно было поддеть затянувшую порезы кожицу. Хотя, пожалуй, острым предметом он бы воспользовался, чтобы вспороть живот, а не возиться с ранами на груди.

Он остановился, услышав шум, и произнес:

— Все же пришла.

По звуку шагов он узнал ребенка. Хоши Тайра. Узнал и качнул головой, представив, что сделал бы с солдатами своего клана, позволь они девочке свободно навещать пленника.