Жена самурая - Виктория Богачева

Ничего не дрогнуло на лице Кенджи-сама. Лишь на щеках заиграли желваки. Некоторое время он молчал, примиряя себя с предательством, казалось бы, верного слуги, а потом произнес:

— Как Такеши это допустил?

— Его не было в поместье в ночь похищения.

— Там был Яшамару, — в голосе главы клана прозвучало понимание. — Потому ты и догадалась.

— Но потом он спас меня! Нашел, когда я пыталась сбежать, — поспешно и горячо произнесла Наоми, чтобы защитить Яшамару-сана, которого она вовсе не считала виноватым и которому вдоволь хватило наказания Такеши.

— Пыталась сбежать, — повторил Кенджи-сама, вновь окинув ее пристальным взглядом. — Пей чай, девочка.

Наоми послушно сделала глоток. Она видела, что глава клана Минамото напряженно что-то обдумывает, и потому решилась заговорить:

— Но ведь закончилось все хорошо.

Кенджи-сама ответил ей странной усмешкой — снисходительной и горькой одновременно. Наверное, ее наивность его позабавила.

«Не закончилось, — подумала Наоми. — Ничего не закончилось».

— В поместье ты все равно будешь в большей безопасности, чем где бы то ни было. И теперь Тайра доберутся до него, только если мы все умрем.

— Такеши оставил мне танто, — призналась Наоми неожиданно для себя.

Кенджи-сама ответил ей понимающим взглядом.

— Он знал. Мой сын знал, как окончится прием.

Глава 20. Шепот прошлого

Вокруг была кромешная темнота, когда он открыл глаза. Под щекой — влажноватая земля. Спина упиралась в неровный, угловатый выступ.

Такеши слепо зашарил вокруг руками, чтобы ненароком не напороться на что-нибудь. Он с трудом оторвал от земли гудящую голову и сел, согнув колени. Воздух показался ему затхлым, изрядно застоявшимся.

Мертвым.

Подле себя он нашарил свой плащ и накинул его на голые плечи.

Голова болела почти нестерпимо. Равно как и едва не вывернутые накануне из суставов плечи.

С усмешкой Такеши подумал, что недолго им оставаться едва не вывернутыми. Может статься, через пару дней у него не останется ни одной целой кости.

Он медленно, пошатываясь, выпрямился и не смог нащупать над собой потолок. Он даже подпрыгнул, чтобы проверить высоту, но пока что над ним была лишь пустота.

Такеши двинулся вдоль стены, ведя ладонью по ее шершавой поверхности. Спустя десяток шагов он был вынужден повернуть, потом вновь — уже спустя четыре. Так он понял, что находится в прямоугольнике: десять шагов в длину, четыре — в ширину.

Ему приходилось бывать в клетках и поменьше.

В одну из стен были вколочены толстые железные прутья, а на уровне пояса он нащупал затвор.

Время в плену тянулось мучительно медленно. Единственное развлечение — еда. Он пытался отследить, когда ее приносили, но делалось это столь редко и хаотично, что вскоре он бросил.

Зарубки на стене выбивать также не получалось: в своей каменной клетке он не обнаружил ни одного камня.

В очередной раз, когда в зазоры между прутьев ему просунули миску с помоями, что должны были считаться едой, кто-то оставил горящий факел. С того дня Такеши круглыми сутками мог наслаждаться его тусклым, коптящим светом.

Его не трогали, к нему никто не приходил. Иногда ему вообще начинало казаться, что о нем забыли — после особенно долгих перерывов между мисками с помоями.

Все, что ему оставалось делать — это упражняться. Клетка была довольно просторной, чтобы он мог чувствовать себя комфортно — насколько это вообще было возможно. Такеши прыгал и отжимался: по сотне раз, по десять подходов в день. Ну, или в то, что он привык называть днем — промежуток между сном и бодрствованием.

Он стоял на загрубевших кулаках, пока прилившая к вискам кровь не застилала глаза. Кувыркался и раз за разом босой ногой пытался сокрушить железные прутья. Его стопы ныли, а прутьям ничего не делалось.