Небо помнить будет - Елена Грановская

Констан так хотел разузнать у них всё: как и какие ведутся диверсионные операции, успешно ли, сколько ячеек Сопротивления в Париже и других городах, сколько всего человек примкнуло к ним. Но понимал, что не может рисковать их жизнями, не должен отнимать у них время.

— У меня есть немного еды. Вода, хлеб с маслом, сыр, — прошептал Дюмель, стоя в окружении мужчин. Они были несколько старше его, с неаккуратными бородами. Молодые лица уже перечеркивали морщины.

— Мы бы перекусили, да. Спасибо, — произнес низким голосом старший из них.

Из комнатки — в коридор, там — подпол. Кувшин с прохладной водой, куски хлеба, немного масла, головка небольшого сыра. По возвращению в комнатку Констан застал мужчин сидевшими на своих же сумках. Он быстро соорудил бутерброды и налил воды в стаканы. Мужчины ели молча, жадно, быстро, не переглядываясь.

— В каком направлении вы идете? — всё же осмелился спросить Дюмель, когда спустя несколько минут они закончили перекус и отряхивали руки, вставая. Как он был поражен, узнав, что мужчины идут на соединение с новой ячейкой, доставляя им самодельные боеприпасы, именно через городок родителей Луи! Дрожащим голосом, сбивчиво он озвучил свою просьбу. Ночные гости переглянулись, в глазах каждого читалось сомнение. Констан уже решительно подумал, что напрасно задал вопрос. Но тут старший из мужчин протянул руку.

— В ответ на ту доброту, что вы нам сделали, преподобный. Мы постараемся, — произнес сопротивленец.

Не веря в происходящее, Дюмель вложил в протянутую, израненную руку небольшой конверт без подписи отправителя. Он написал всё в письме. Мужчина еще раз сложил тонкий конверт и убрал его в нагрудный карман, застегнув его на пуговицу.

— Благословите, преподобный, — произнес другой молодой человек, когда все трое вновь разместили на плечах и взяли в свои руки сумки.

Констан торопливо, но с жаром отчитал благословение и перекрестил каждого сопротивленца. Те склонили головы в знак прощания и благодарно посмотрели на Дюмеля. Выглянув за дверь и удостоверившись, что ни одной живой души в парке нет, а шума немецких автомобилей не слышно, старший из мужчин махнул ладонью своим приятелям. Констан быстро потушил огонек в свечи. Все трое растворились в темноте, как тени. Всё без лишней суеты, без шороха, без лишних слов. Всё тайно.

Отважные люди.

Таким хотел стать Пьер-Лексен.

Пьер-Лексен. Его юный Бруно.

* * *

Прошло уже столько недель. А никаких известий и сообщений о его судьбе. Так и не было похоронных листовок. Так и не доставлены бумаги о причинах смерти. Так и не отправлены солдатские номера и жетон, свидетельствующие о безвозвратной потере бойца по фамилии Бруно. Вообще ничего. Словно с исчезновением Пьера исчезла и вся информация о нем. Так же, как и о его матери.

Дюмель не мог поверить ни в чудесное спасение юноши, ни в его гибель. Но тем не менее допускал оба этих события в непростой судьбе Лексена. Жизнь и смерть. Обе крайне противоположные мысли существовали одновременно. Он мог быть мертв для армии, но жив для Констана. Он мог быть погибшим для него, но бессмертным, живым в царстве Господа.

Если его туда приняли.

Если его не стало.

Но он есть.

Он должен быть.

Где-то. Там, где ему хорошо. Где Дюмелю за него было бы спокойно.

Но всё наоборот.

Он не находит себе места. Он мнит себя мертвым среди живых. Мертвым душой, не телом. Как жить душе, чувствам, если они скорбят по потере любимого и дорого, близкого человека. Все эти долгие дни, недели, месяцы с момента получения той роковой посылки он пытается видеть свет и жить ради жизни. Кто, если не он, Констан, будет молиться за еще живых и выживших прихожан своей церкви? Кто, если не он, сохранит и поддержит в них веру? Кто, если не он сам, вытянет себя из мрака? Мрака, который сгущается, не хочет отступать. Мрака, который подпитывает злосчастный Брюннер.