Сперва не придав этому значения, Дюмель во второй раз обратил внимание на свой саквояж, стоявший у входной дверцы на табурете. Тело его похолодело, голова закружилась сильнее, от волнения грудная клетка больно сдувалась и раздувалась. Саквояж открыт. А он, Констан, его всегда оставляет закрытым даже у себя дома. Резко встав, отчего пол и потолок на несколько секунд поменялись местами и вновь вернулись, Дюмель, едва сохраняя равновесие, прошел к саквояжу, чтобы проверить свою догадку. И подойдя, понял, что не ошибся. Стало страшно. Сердце провалилось в пятки, пол уходил из-под ног. Саквояж был не только открыт — из него явно торчала бо́льшая часть конверта вместе с письмом от Бруно. Драгоценную и дорогую сердцу весточку от Лексена Констан всегда носил с собой, пряча во внутреннем кармане саквояжа. Письмо было пропитано энергией, живостью Бруно, так что казалось, что он был рядом. Констан словно ощущал его невидимое, но присутствие. Он берег письмо как талисман, как знак их неразорвавшейся с Лексеном связи, как связующую ниточку. И пока Дюмель находился без сознания, немецкий офицер зря времени не терял — наверняка обыскал всю комнатку на предмет поиска каких-нибудь улик, доказывающих связь церковнослужителя с врагами Вермахта, но нашел это письмо и, конечно же, прочитал. И наверняка догадался о его, Дюмеле, жизни.

Брюннер специально так сделал: оставил конверт напоказ, не потрудившись возвращать его во внутренний карман, чтобы продемонстрировать Дюмелю, что он, Кнут, знает личный секрет Констана, и ему есть, чем его шантажировать, в чем его хотя бы косвенно заподозрить. Он же может теперь перехватывать все письма, адресованные Дюмелю от Лексена. Он может их вскрывать, читать, находить какую-либо информацию или просто придумывать, к чему придраться. Вызывать Констана на допрос и мучить. Господи, как всё ужасно складывается… Может быть, бежать из города? Нет, сразу наведешь на себя подозрения, будет погоня. Единственный выход — только остаться и смиренно ждать своей участи, принимая на себя всё, чему стоило выпасть. Тем более у Констана есть долг, который он должен отдать покойному Паскалю.

* * *

Он был посвящен в нового настоятеля церкви главой прихода Булонь. Волновались все, от присутствующих прихожан до епископа. Сказался отпечаток перенесенной трагедии и срочно предпринятые меры по возведению Дюмеля в старший духовный сан, вызванные драматично сложившимися обстоятельствами. Всю службу, всё посвящение у Констана кружилась голова после перенесенной раны, но он стойко выдержал всю церемонию. Он не обратился в больницу: едва выйдя в церковный зал, встретил взгляды прихожан, ранее бывших на службе, ставших свидетелями потери пожилого настоятеля. Они остались в церкви, желая поддержать Констана и разделить с ним его горе, даже мать и дочь Маргар. Кто-то из мужчин уже тогда отправился в приход сообщить об ужасном событии. В то же время другие завернули тело Паскаля в найденные чистые хозяйственные мешки в постройке во дворе за церковью и перенесли его туда. Немцев уже не было, об их присутствии напоминали лишь следы от колес мотоциклетов и застывший на песке кровавый островок.

Епископ вручил Констану литургические сосуды, воду и вино, одеяния и книги Посланий апостолов. Дюмель не верил, что это происходит с ним и сейчас. Но вот всё закончилось, даже слишком быстро. Участвовавшие в посвящении служители прихода и служки с сочувствием и одновременно надеждой смотрели на Констана. Смотрели на него по-новому и собравшиеся прихожане. Тот же сам со всё возрастающим волнением ощущал, что с сегодняшнего вечера стал самым молодым настоятелем церкви за все ее время. Теперь он, Дюмель, должен заботиться о душах своих прихожан и направлять их на свет, когда к ним подступает тьма. Теперь он обязан венчать и отпускать грехи, причащать, вести проповеди и отслуживать каждый утренний и вечерний час, воздавая хвалу Богу.