― Это… ты б помог девочке, ― продолжил Семен Петрович. ― Обижают ее. Люди Порога. Дом сожгли, вещи отобрали, напугали. А заступиться некому, вдова она. К тому же на руках ребенок, одногодка нашей Глафиры.

Высокий лоб Владимира пересекла хмурая складка. Эта тварь, Порогов, уже в печенках у него сидел. Сначала предпринимателей под себя пытался подмять, а теперь вот за женщин и детей принялся?

― Сам знаешь, враги Порогова ― мои друзья, ― решительно заявил Владимир. ―Все равно выживу эту суку из города. Он тут задрал всех своим разборками, работает нечестно, бизнес под себя подминает… — В этот момент в столовую вернулась Глафира, так что пришлось срочно менять тему разговора. ― А что на столе за салаты? На вид аппетитные.

― А, так это Марья и вертит, ― обрадованно заявил Семен Петрович. ― Отменно вертит, надо сказать. Ты попробуй, ум можно отъесть. Даже наш повар оценил. А он, сам знаешь, абы что хвалить не будет.

Глава 16

Пэтси напряглась.

Семен Петрович так откровенно нахваливал эту Марью, как будто сватал ее сыну. Такого она допустить не могла. Потому, с трудом дождавшись окончания обеда, отправилась якобы на прогулку. Она должна была лично убедиться, что соседка-повариха не угрожает ее личному счастью. С чего бы старику так впрягаться за малознакомую женщину? Что в ней такого особенного? К самой Пэтси Семён Петрович относился прохладно, несмотря на все ее старания понравиться. Подумать только, она даже пыталась испечь его любимые печенья, а старик выбросил их в урну. Что ж, в другой раз Пэтси поступила умнее и заказала еду в ресторане, выдав за свою стряпню. Старик ел и усмехался, как будто все понял. Даже не сказал спасибо. И вот на тебе: расхваливает салаты из мать-и-мачехи, одуванчиков и еще какой-то там травы, как будто ничего вкуснее в жизни не ел.

Пэтси добрела до домика и, укрывшись за ветвистым кленом, стала присматриваться. Марья и Павла разбили небольшой огород возле дома, посадили капусту, кабачки, морковь, зелень, пряные травы. Сейчас они присели отдохнуть, расстелив прямо на траве покрывало. Вынесли компот и бутерброды, смеялись, перебрасываясь шутками, понятными только им двоим.

Пэтси вздрогнула, когда Павла повернулась к ней лицом. Приняла ее за Глафиру, уж очень девочки были похожи. Но, присмотревшись, Пэтси заметила и разницу. Нет, это не Глаша, а та самая дочь поварихи. «Еще один ребёнок на ее территории? ― мысленно возмутилась та, кто считал себя полноправной хозяйкой поместья. ― Как будто одной было мало…»

Впрочем, больше, чем незнакомая девочка, Пэтси интересовала ее мать. На Марье все еще было рабочее платье, годное, разве что, для работы в огороде. Выцветшее, местами зашитое, просторное. Ее прекрасные волосы цвета заката были спрятаны под косынкой. На лице ― остатки зеленой краски, из-под которой, как цветы мать-и-мачехи, пробивались яркие веснушки.

Пэтси поморщилась.

И вот эту оборванку старик пытается подсунуть Владимиру? Ну, нет, у ее будущего мужа не настолько дурной вкус. Этой Марье самое место в огороде, в виде пугала. Но уж точно не рядом с одним из самых завидных холостяков страны.

Успокоившись, Пэтси со спокойной душой вернулась в особняк. Напевая что-то себе под нос, заперлась в ванной, чтобы нанести на лицо осветляющую маску и расслабиться в нежной пене.

Владимир в то время, не зная о проделках будущей жены, наведался в комнату дочери. Глаша как будто ждала его. Точнее, предполагала, что отец захочет поговорить. Прищурившись, чтобы получше рассмотреть лицо Владимира, она пыталась определить, в каком он настроении. Зрение, как обычно, в моменты волнения, подводило. А вот необычайная чувствительность, так называемая эмпатия (об этом девочка прочла многое в интернете) ― не подводила никогда.

― Ты что-то хотел, пап? ― осторожно спросила Глафира.

Владимир присел рядом с дочерью, обнял ее за плечи.

― Ничего не хочешь мне рассказать?