— Один Глеб Переяславский и брат его молодший Константин уцелели, ну и Ингварь наш. Не успели мы тогда в Исады, кораблики наши по недосмотру загорелись. Я уж, грешным делом, — Милята, понизив голос, наклонился к Миронегу, — решил, что то ты озорничал.

— Не я то был, — с показным равнодушием откинулся на траву Миронег.

— Ну, видно ангел-заступник у нашего князя крепкий, — старик перекрестился.

— Я вот одного не пойму — всех порубили, а переяславские живы-живехоньки, то как? — в хмурое небо кинул Миронег.

— Глеб с братом к Исадам смогли от стана пробиться, а там кораблик муромский стоял. Они на него забежали да от пристани оттолкнулись. Ну, поганые за ними вплавь, а те их веслами побили да не дали на насад влезть. Поганые их берегом догонять попытались, да куда там. А как стемнело, Глеб с Константином на берег тихонько сошли и к Рязани побежали людей созывать. Так теперь там князем и сидит.

Миронег резко сел.

— А про княжну, сестру Глебову, не слыхал?

— Так и ее поганые убили. В гробу обоих, говорят, привезли в Пронск — и Изяслава, и сестрицу его. Сговор должен был в Исадах состояться, от того и сестрицу с собой прихватили, жених из Мурома приплыл, а видишь как все обернулось.

Поганые? А как же Услада?

— А тут бают, что княжну холопка ее удавила, — нерешительно все же вымолвил Миронег.

— Да была при ней холопка, половчанка вроде как. Ну, сказывают, прирезала она княжну и с погаными в степь утекла. Кровь — она ж не водица, — философски изрек Милята, поднимая вверх палец.

И снова не сходилось, все не сходилось. Миронег потер виски.

— Голова разболелась, пойду умоюсь, — поднялся он, отходя к реке.

Студеная водица приятно остудила кожу.

«Ежели Услада убила княжну по приказу половцев, так чего ж она с ними не утекла? А еще как гоньба Глеба смогла так быстро напасть на ее след, ежели они сами таились? Бежать по пятам можно только, ежели сразу в погоню отправиться, а до того ли было Глебу, тут самому бы уцелеть?» Ответ могла дать только сама Услада.

[1] Мятля — плащ.

Глава XXIII. Выбор

Луна уже давно выглядывала в прорехи темных облаков, а обгорелый конек вороножской ладьи только заворачивал к пристани Большой верви. Та стояла на некрутом холме в сонном мареве. Куры уже дремали на насестах, их хозяева тоже задули лучины и взбили поудобней подушки. Впустят ли ночных гостей?

Корабль причалил, воины стали выпрыгивать на дощатый помост. В верви сразу засуетились, на башне загорелся светец. А дозорные-то не спят! И на том спасибо.

— Отворяйте, ночевать у вас станем, — подал голос один из вороножских дружинных.

— Мы ж все отдали, чего вам еще? — недовольно прокричали снизу.

— Нам лишь переночевать, поутру уйдем.

— На лодье спите, мы свою часть ряда выполнили, князю вашему больше ничего не должны.

«Дерзкие, однако; не боятся», — про себя отметил Миронег. Его чутье подсказывало, что здесь уж ведают, кто стал хозяином рязанских земель, и это не Ингварь, а раз так, так чего ж пред его людишками стелиться.

Вороножские вои зашушукались — как быть. Затворенная вервь потрепанной дружине была не по зубам, да и повода, кроме гордыни, лезть на острый частокол, положа руку на сердце, тоже не было — все по ряду уплачено, честь по чести, не придерешься.

— Давайте, сынки, тут себе стелить, чего уж там ссоры искать, — умиротворяюще предложил старик Милята.

Молодые вои набрали воздуха в легкие, чтобы с негодованием возразить.

— Я сейчас попробую уладить, — опередил их Миронег.

Он помог Усладе выйти из ладьи и, взяв ее за руку, подошел к воротам.

— Эй, Орлик, ты, что ли? — окликнул бортник дозорного.

— Я-то я, а ты там кто? — с тем же надменным недовольством прилетело сверху.

— Миронег Корчич, бабки Лещихи братанич, впусти. Нас с женой с Малой верви подвезли.