Бог Ярости - Рина Кент

Я смотрю на него, сжимая и разжимая руку на диване, чтобы не схватить его за бедро или спину. Везде, где я могу до него дотронуться. Боже, я чертовски скучал по теплу, исходящему от него, и по ощущению его кожи на своей.

Еще один толчок. Крохотный.

— Почему ты спрашиваешь? Ревнуешь?

— Не играй со мной. Я даже не соглашался на этот чертов разрыв, так что формально мы все еще вместе. Так скажи мне, Николай. С кем ты трахался? С Саймоном? С кем-то другим? Не смог удержать свой член в штанах, да? Ты жалок.

— Если я жалок, то кто ты? Сумасшедший?

— Если ты не скажешь мне, я уйду прямо сейчас. Кто это был? Кто занял мое чертово место?

— Никто.

Его глаза расширяются, и хватка на моих волосах ослабевает, хотя и продолжает удерживать меня на месте.

— Правда?

— Правда.

— Сюда никто не приходил?

— Нет.

— Почему?

Потому что это наше место и всем другим сюда вход воспрещен.

Но вместо того, чтобы сказать это, я пожимаю плечом.

— А что насчет тебя? Ты трахался с кем-нибудь еще? Мне нужны имена и адреса.

— Ты псих, — он слегка улыбается, прежде чем покачать головой. — Никого не было. Я даже не люблю секс.

— Очевидно, что любишь.

— Только с тобой, — шепчет он, поглаживая пальцами мой пульс рядом с бинтом.

Только с тобой.

Меня переполняет изнутри гордость, и я хочу разобраться в этом вопросе, но не сейчас, поэтому вместо этого задаю самый важный вопрос.

— Значит ли это, что ты останешься?

Его ответ приходит в самой красивой форме.

Мой цветок лотоса смиренно вздыхает, прижимаясь губами к моим.

Глава 23

Брэндон

Я пережил несколько недель, когда едва мог дышать, поэтому прилив жизни, пронизывающий меня, кажется мне чуждым.

Пьянящим.

Вызывающим зависимость.

Я снова в ловушке, совершенно беспомощен в объятиях мужчины, который перевернул мой мир с ног на голову и отказывается уходить.

Человека, из-за которого я почти не сплю с прошлой недели, больной таким беспокойством, какого никогда не испытывал.

Даже за себя.

Я прижимаю свой язык к его языку и целую глубже, мои пальцы тянут и тянут его за волосы, пока он не застонет у меня во рту.

Пока я не опьянею от его вкуса, запаха и тепла. От его дыхания и ощущения его напряженных мышц под моими.

Но самое главное — от пульса, бьющегося в его горле.

Он жив.

Он здесь.

Его руки ложатся на мои бедра, притягивая к себе, и он целует меня с такой же яростью, зарываясь в тот уголок моей груди, к которому у меня нет доступа.

Но мне все равно.

Пока я чувствую, как его сердце бьется о мою грудь, пока слышу его рыки удовольствия, пока чувствую его пьянящий аромат, я могу барахтаться в ненависти к себе.

Я могу справиться с этими злобными голосами.

Я могу притвориться, что я не пустота, не имеющая никакого чувства идентичности.

Я могу вынести все, что угодно, пока у меня есть он.

Потому что Николай — единственный, кто вытаскивает поцелуями боль из меня, пусть даже на время.

Я провожу губами по его челюсти, высокой скуле, а затем по шее, стараясь не касаться пластыря, закрывающего рану.

Вибрация его стона вызывает во мне дрожь, которая заканчивается на моем твердеющем члене.

— Мне жаль, — шепчу я, снова и снова целуя пластырь. — Мне очень жаль.

И не только потому, что я не смог вовремя его спасти.

Мне жаль, что я трус, который не может поцеловать его на людях, но нуждается в нем наедине.

Мне жаль, что я сдался после того, как он прекратил отношения, хотя должен был бороться за него.

Но больше всего мне жаль, что я вообще ему нужен.