Птица с перебитыми крыльями - Левон Адян (2020)

— Рена дома, — пряча глаза, сказала Эсмира. — Я пришла к вам с просьбой, — выпалила она.

— Слушаю тебя, — чуть успокоился я.

— С условием, что Рена этого не узнает.

— Чего не узнает?

— Того, что… что я сюда приходила, к вам… Дайте слово, что она не узнает этого никогда-никогда.

— Даю слово.

— Нет, поклянитесь, — не уступала Эсмира, зардевшись ещё сильнее.

— Клянусь.

— Не так. Поклянитесь всем самым святым. Прошу вас… то, что я скажу вам, вы не должны передавать Рене во имя её… вашего чувства.

— Да говори же, Эсмира, не мучь меня.

— Ирада ждёт внизу. Сперва пообещала, что мы вместе к вам поднимемся, но в последнюю минуту не смогла, послала меня. Вы больше не должны звонить Рене, — выпалила она и, словно сбросив тяжкую ношу, глубоко вздохнула.

— Почему?

— Не знаю, — снова пряча глаза, произнесла Эсмира. — Не могу вам сказать… Сестра вам, наверное, ничего не говорит, но ей очень тяжело… Брат её убьёт, понимаете? Вы не представляете, что у нас творится, не могу я вам всё выложить… Отныне он будет контролировать каждый её шаг… Не звоните ей, ваш звонок для неё смерть, прошу вас, умоляю. Поклянитесь, что не позвоните.

— Не позвоню, — с усилием выговорил я. — Клянусь.

— Спасибо, — прошептала Эсмира. — Я… Мы никогда вас не забудем. Никогда, никогда, — добавила она и, пуще прежнего раскрасневшись и утирая пальцами текущие по щекам слёзы, вышла из кабинета.

Её шаги, как последние отзвуки отчаяния, затихли, заглохли. Послышался шум лифта и тяжёлый хлопок железных дверей в дальнем конце коридора. Наступила тишина. Долгая свинцовая тишина.

Глава двадцать восьмая

В редакции все разговоры снова и снова вертелись вокруг Сумгаита и Карабаха. В одной из телепередач поэт Сабир Рустамханлы на полном серьёзе объяснял, что в Карабахе вовсе не было никаких историко-архитектурных памятников, всё это самолётами и вертолётами завезено из Армении и сброшено в карабахские леса. «Ничего удивительного, — прокомментировал передачу главный. — Геббельс утверждал, что даже самая гнусная и отвратительная ложь, если она многократно повторена, западает в сознание человека как доподлинный факт».

В те дни с видавшим виды портфелем в руках и кепке с длинным козырьком на небольшой голове в редакцию заглянул Мухтар Бахшалиев, высоченный худой человек лет за шестьдесят. Кандидат исторических или филологических наук, он был завучем школы то ли в самом Капане, то ли в одной из окрестных школ, писал докторскую диссертацию и поэтому частенько наезжал в Баку.

— Мухтар-муаллим, скажите честно, прошу вас, — обратился я к нему. — Правда ли, что в Капане происходили стычки армян с азербайджанцами? А то не знаешь, кому верить. Судя по слухам, которые гуляли по Сумгаиту, и статье Оруджа Идаятова, там убивали азербайджанцев. Это так?

— Можете дать мне кусок хлеба? — неожиданно попросил Бахшалиев.

— Какого хлеба? — не понял я.

— Ну, хлеба. Обычного хлеба.

— Сейчас принесу, — сказала Арина, зашла к себе и вынесла хлеб.

Бахшалиев взял его, поцеловал и сказал: