Попутчик - Лорен Биел

Мы смотрим на город внизу. Огни на каждом здании усеивают пейзаж. Это выглядит сюрреалистично. Похоже на то, что я запомнил, но лучше, потому что Селена здесь, чтобы наслаждаться этим моментом со мной.

— Что это за место?

Я тяжело сглатываю.

— Я ходил сюда, когда был моложе. Безопасное место, когда мои приемные родители вели себя очень дерьмово.

Я сижу на краю обрыва, свесив ноги. Грязь падает с подошв моих ботинок.

— Иди, садись, — говорю я. Она подходит и присаживается на корточки, чтобы стряхнуть траву. Наклоняю голову в ее сторону. — Даже модные кролики пачкаются. — Я тяну ее вниз рядом с собой, и она с раздражением плюхается на траву. Ненавижу это выражение ее лица. Судный день.

Она прочищает горло.

— Я не привыкла…

— Пачкать свои дизайнерские джинсы? — Спрашиваю я с раздражением в голосе.

Она качает головой.

— Это не то, что я имела в виду. — Она вздыхает. — Я не привыкла быть свободной.

Ох.

— Я тоже. — Я ложусь на спину, уронив голову на руки. Моя рубашка поднимается, и я чувствую настоящую свободу на своей коже, когда ветер проносится над нами.

Луна освещает ее силуэт, и я делаю глубокий вдох. Она чувствует себя так хорошо, находясь рядом. Почти чувствует себя другой. В любом случае, это так близко к тому, чтобы иметь друга, как я когда-либо знал. Но знаю, что все это притворство, и это делает меня немного… грустным. Мне не было грустно, когда меня приговорили к пожизненному заключению, снова приговорили, а потом еще раз. Не могу вспомнить, чтобы я когда-либо чувствовал себя так грустно. Я отключил эту эмоцию в очень юном возрасте. Должен был. Иначе бы я не выжил, если бы позволил себе чувствовать что-либо, кроме гнева и ненависти к себе или к кому-либо еще.

— Ляг со мной, кролик, — шепчу я, хватая ее за плечо и притягивая к себе. Как будто у нее есть выбор. Она напрягается, прежде чем расслабиться со мной.

Тишина окутывает нас, за исключением звуков природы. Это то, что я не слушал более десяти лет. Я закрываю глаза и купаюсь в этом. Слушать что-то другое, кроме улюлюканья и криков сокамерников, чертовски невероятно.

Селена дрожит, и я сажусь достаточно, чтобы стянуть с себя рубашку с длинными рукавами и предложить ей. Она колеблется, прежде чем взять и надеть ее Я ложусь на спину, не обращая внимания на колючую траву под моей голой кожей, потому что, по крайней мере, я могу чувствовать ее, а не грубый матрас в моей камере.

Она прослеживает мои татуировки, или то, что может видеть из них при свете луны. Я не горжусь всеми из них, и благодарен, что она не спрашивает о них, когда ее пальцы скользят по моей коже. Я не тусовался с хорошими людьми в тюрьме. Не то чтобы кого-то из нас можно было считать хорошей компанией.

Ее рука падает, и рядом со мной раздается тихий храп. То, как она прижимается ко мне, кажется чертовски странным. Я всегда был один, особенно в тюрьме. Там одиночество было даром божьим. Когда я рос, должен был смириться с этим, потому что одиночество означало, что из меня не выбивал дерьмо человек, которому платили за заботу обо мне.

Я закрываю глаза.

— Спокойной ночи, кролик, — шепчу я, позволяя себе погрузиться в сон.

Я просыпаюсь от дуновения холодного утреннего воздуха, пробегающего по моей щеке. Прохладная роса увлажняет мою кожу. Где-то поблизости щебечут птицы. Я оглядываюсь, пытаясь сориентироваться. Я в обнимку с Лексом, что безумно. На мне его рубашка, а он без. Отдал ее, когда мне было холодно. Он такое ходячее противоречие. Он выглядит почти… милым. Безмятежно.

— Доброе утро, — говорит он, открывая свои голубые глаза. Его кожа покрывается мурашками от утреннего холодка. Он наклоняется и обнимает меня сильной рукой, но я отталкиваю его. Мы не собираемся вот так обниматься. Мы не можем.