Сезанн. Жизнь - Данчев Алекс

Что касается женитьбы, по крайней мере два члена семьи вызвались в этом содействовать. Мать Сезанна знала о его тайной семье. Она хотела, чтобы сын был счастлив, а еще желала чаще видеть внука. Она как могла старалась примирить супругов, когда видела, что между Сезанном и Ортанс не все гладко. Вряд ли признаки недавних волнений остались для нее незамеченными, даже если она и не была посвящена в подробности. Сестра Сезанна Мари тоже знала о семейных секретах. И ей, конечно, хотелось, чтобы брат узаконил положение дел в глазах Господа, несмотря на недостатки Ортанс. «Женись на ней, отчего ты не женишься?» – постоянно твердила она. Говорят, что Мари знала о его увлечении. То ли она увидела в этом предвестие новых любовных интриг, то ли для нее это был знак, что в недалеком будущем Сезанн может бросить Ортанс, – в любом случае она склонялась к тому, что свадьбу надо устроить как можно быстрее.

Если мать или сестра, а может, и они обе действительно упрекали Сезанна, это объясняет его усталую реплику, адресованную Золя: «Если бы только мое семейство было бы более равнодушным…» Мнение отца, от которого раньше зависело все, теперь как будто перестало быть решающим. Он явно больше не возражал, причем передумал, видимо, из практических соображений некоторое время назад. Он всегда желал сыну добра – на свой лад. Можно предположить, что к тому времени он тоже пришел к мысли, что для Сезанна лучше скрепить этот союз – если не перед лицом Всевышнего, то хотя бы перед законом, – особенно с учетом всех дополнений к нему. Вышло так, что самому Луи Огюсту жить оставалось всего полгода. Говорят, что под конец он одряхлел. Насколько заметно и быстро он слабел – неизвестно. От всего, что связано со свадьбой, он, казалось, устранился. Хоть раз в жизни спорить не пришлось.

Так или иначе, Луи Огюст все-таки согласился с призванием сына и хотя бы в одном существенном вопросе облегчил его путь. В 1881 году обеспечив приданым Розу, он также осуществил первичный раздел своего имущества между тремя детьми, выдав каждому по 26 000 франков. Столь нежданная щедрость подвигла Сезанна составить завещание. Он, как обычно, обратился к Золя.

Я решил сделать завещание, как будто я могу его сделать, – рента, которая мне причитается, на мое имя. Я хочу попросить у тебя совета. Можешь ли ты мне сказать, какова должна быть форма этого документа? Я хочу в случае своей смерти оставить половину моей ренты матери, а половину малышу. Если ты знаешь что-нибудь о таких делах, сообщи мне. Потому что, если я в скором времени умру, моими наследницами будут мои сестры, и я боюсь, что мою мать обделят, а малыш (он признан моим сыном, когда я его регистрировал в мэрии) имеет, по-моему, право на половину моего наследства, но, может быть, дело не обошлось бы без возражений{650}.

Через несколько месяцев от него пришло следующее послание: «Вот чем кончилось дело после многих перипетий: моя мать и я отправились в Марсель к нотариусу, и тот посоветовал мне собственноручно составить завещание и указать мою мать как единственную наследницу. Так я и сделал. Когда я вернусь в Париж, мы, если ты сможешь, пойдем вместе к какому-нибудь нотариусу, еще раз посоветуемся и (если будет нужно) я переделаю завещание. И при свидании я объясню тебе, почему я это делаю». Золя в ответ обнадежил: «Коль скоро ты доверяешь матушке, идея назначить ее единственной наследницей кажется мне правильной». Но Сезанн по-прежнему беспокоился. «Теперь, когда я знаю, что ты в Медане, я посылаю тебе документ, о котором я тебе писал, а у моей матери есть его дубликат. Но боюсь, что все это немногого стоит, потому что такие завещания легко оспариваются и аннулируются. Надо было бы серьезно обсудить этот вопрос со знатоками гражданского права»{651}.