Ярость ацтека - Дженнингс Гэри (2011)

– По-моему, Уишкоцин, это хорошее стихотворение, – сказал я. – Красивое и правдивое. Господин наставник наверняка удостоил бы тебя одобрительного кивка. – Я говорил это не для того, чтобы подольститься к принцу, но вполне искренне, недаром ведь стихотворение запомнилось мне на всю жизнь. – Вообще-то, – продолжил я, – его вполне можно принять за творение того великого поэта, чьи сочинения мы сегодня слышали.

– Да брось ты, Кивун, – укорил меня Ива. – Ни один из поэтов нашего времени не может сравниться с бесподобным Несауалькойотлем.

– Кем? – А ты разве не знал? Ты не понял, что мой отец цитировал сочинения своего отца, моего деда, Чтимого Глашатая Постящегося Койота?

– Что? Выходит, перед нами читал стихи сам Несауальпилли! Но постой, а где же знаки его высокого сана? Я не видел ни венца, ни мантии из перьев, ни скипетра, ни знамени…

– О, он совсем не такой, как все. В отличие от прочих юй-тлатоани отец использует одежды и регалии, подобающие его сану, лишь во время государственных церемоний. Он считает, что человеку пристало гордиться лишь собственными достижениями и носить лишь знаки, свидетельствующие о личных заслугах. По его мнению, боевые шрамы стократ дороже драгоценных безделушек, унаследованных от предков, купленных или полученных в приданое. Но постой, неужели ты хочешь сказать, что еще ни разу его не встречал? Идем!

Однако, похоже, Несауальпилли не очень-то любил массовые проявления преданности и почтения. К тому времени, когда нам с принцем удалось протолкаться сквозь толпу учеников, он уже ускользнул.

Госпожа Толлана не ввела меня в заблуждение, сказав, что учиться мне придется усердно, однако я не стану утомлять почтенных братьев-писцов рассказами о том, как проходили у нас уроки, и о том, как я занимался самостоятельно. Скажу лишь, что я освоил арифметику, научился вести счетные книги, а также вычислять относительную стоимость различных ценностей, выступавших у нас в разных краях в той роли, которую у вас, испанцев, исполняют золотые и серебряные монеты. Впоследствии эти познания мне весьма пригодились. Кроме того, я узнал много нового о наших землях, хотя (в этом мне потом довелось убедиться на личном опыте) о землях, лежавших за пределами нашей долины, даже самым сведущим людям было известно очень мало.

Наибольшее удовольствие мне доставляли уроки письма и чтения, в которых я неустанно и успешно совершенствовался; самыми же полезными, пожалуй, являлись уроки истории, хотя услышанное на них не только входило в противоречие со многим из усвоенного мною дома, но и уязвляло самолюбие уроженца Мешико. Господин наставник Нелтитика щедро делился с учениками своими познаниями и нередко тратил на общение с наиболее любознательными из нас свое личное время. Помню, как-то раз, беседуя со мной и с другим мальчиком, по имени Пойек, сыном одного из знатных мужей Тескоко, он сказал:

– В истории Мешико, как ни печально, есть пробел, подобный широкому провалу, который может образоваться в земле после землетрясения.

Рассуждая, он одновременно готовил себе покуитль – тонкую трубку, искусно вырезанную то ли из кости, то ли из жадеита, с мундштуком на одном конце. В другой, открытый конец вставлялись сухая камышинка или скатанный лист, набитый измельченными сухими листьями растения пикфетль, иногда, дабы придать большее благоухание, смешивавшегося с пряностями и ароматическими травами. Владелец такой трубки, держа ее между пальцами, подносит вставленную с дальнего конца камышинку к огню, после чего измельченный лист начинает тлеть, обращаясь в пепел и выделяя благоуханный дым, который человек втягивает в себя через мундштук, а потом выдыхает – через рот или через ноздри.

Наконец Нелтитика разжег свою трубку угольком из жаровни и продолжил: