Адриан Моул и оружие массового поражения - Сью Таунсенд

Майкл и Нетта Крокус одновременно поднялись и хором возвестили:

– Время обниматься!

После чего заключили Маргаритку в крепкие родительские объятия.

Георгина отвернулась и сунула два пальца в рот.

Не знаю, как я досидел до конца трапезы. Нетта и Майкл Крокус повествовали о своих психосексуальных проблемах с ошарашивающей откровенностью и обстоятельностью. Нам даже пришлось выслушать историю о том, как Нетта ублажила Майкла во время концерта Боба Дилана на острове Уайт.

Наконец Гортензия вскочила и обратилась к родителям:

– Я не в силах дальше выносить эту грязь! Вы двое на всю жизнь внушили мне отвращение к сексу. Я возненавидела вас за то, что вы оба разгуливали по дому голыми и запрещали ставить на двери щеколды.

Обед закончился слезами и взаимными упреками. Майкл Крокус поверх голов рыдающих женщин сказал мне:

– Хорошо, когда семья может откровенно говорить о таких вещах, правда, Адриан?

– Но ведь ничего не решено, – ответил я. – Будет Нетта спать с Роджером Мидлтоном или нет, в конце концов?

– Я приму решение, после того как в полночь схожу к рябине, – сказала Нетта. – Спою под деревом песню про рябину, и, если заухает филин, я стану спать с Роджером в свободном браке. А если филин промолчит, разведусь с папочкой и через суд потребую половину дома и половину лавки.

Затем, к моему ужасу, она затянула песню про рябину:

Ой, рябина, ой, рябина.

Ой-ля-ля!

Как мне грустно, как мне грустно.

Ой-ля-ля!

Ой, мужчина, ой, мужчина.

Ой-ля-ля!

Он мой милый голубок

Ой-ля-ля!

С ним я лягу на соломке.

Ой-ля-ля!

Поцелуй подарит мне.

Ой-ля-ля!

Мне остаться или нет?

Ой-ля-ля-ой!

Когда она умолкла, Георгина заухала филином, что, по-моему, было довольно жестоко с ее стороны.

Я принялся убирать со стола, но Майкл Крокус остановил меня:

– Нет, пусть женщины займутся посудой. Нас ждет беседа в моем кабинете.

С гораздо большей охотой я разделся бы догола, вымазался в меду и залез в медвежью берлогу зоопарка Уипснейд. Тем не менее я двинулся следом за Крокусом, поскольку всё – всё на свете без исключения! – лучше, чем находиться в компании трех рыдающих женщин.

Крокус сел за письменный стол и прикрыл глаза рукой. Я не знал, остаться ли мне на ногах или сесть в видавшее виды кресло из красного дерева, обтянутое кожей.

– Адриан, мне кажется, я неплохой человек, – наконец заговорил Крокус. – По крайней мере, я пытался сделать жизнь человечества лучше. Десять лет каждые пасхальные выходные под проливным дождем я ходил в Олдермастон.[27] Закупал и устанавливал палатки для женщин в Гринем-Коммон.[28] Однажды послал корзину фруктов Нельсону Манделе в тюрьму на остров Роббен. Доставил сотню вегетарианских голубцов шахтерам, стоявшим в пикете в Ноттингеме. Я нес культуру в рабочие клубы и пел там Шуберта, но им больше по нраву сражения в лото. Я горько разочаровался в английском рабочем классе, Адриан. Рабочие предпочли приобретательство искусству, материальные ценности – культуре, а поклонение знаменитостям – здоровой духовности.

Я так мало прошу для себя, Адриан. У меня немного потребностей: овощи и фрукты ежедневно с ломтем доброго хлеба, кувшин домашнего пива и, конечно, книги. Но превыше всего, Адриан, превыше всего для меня всегда была любовь моей семьи. Мне посчастливилось иметь двух замечательных жен и трех дочерей, две из которых меня любят.

Он поднял голову и стукнул кулаком по столу. Чернильницы и перьевые ручки дружно подпрыгнули.