Гавана - Хантер Стивен (2004)

Эрл вскинул голову. По коридору широкими шагами приближался Роджер Сент-Джон Ивенс в сопровождении явно взволнованных кубинских полицейских и кучи разных помощников из посольства. Гремели ключи, все были подтянуты и горели рвением. Это небольшое войско явилось на выручку Эрлу. Оно действовало не столь оперативно, как продавец пылесосов, но в конце концов все же прибыло.

– Эрл, помилуй бог, я понятия не имел, что произошла такая глупость, пока этот кретин Броджинс не позвонил в посольство, чтобы пожаловаться на кубинцев. Скажите, ради всего святого, вы в порядке?

Двери распахнулись.

– В порядке, в порядке. Этот парень меня спас. Я…

Но Вермольдт уже исчез в толпе кубинцев, сгрудившихся в темном углу, подальше от возбужденных охранников с дубинками и автоматическими пистолетами.

– Черт, он только что был здесь. Сэр, я…

Но в этот момент Эрл разглядел мужчину, стоявшего рядом с Роджером.

– Привет, Эрл, – сказал Френчи Шорт. – Давненько не виделись.

Глава 12

Хозяева встретились в полунищем горном штате, где все было настолько непохоже на то, к чему они привыкли, что это напоминало поездку на старую родину к кому-нибудь из них. Встреча проходила в доме с кондиционером. Дом, когда-то принадлежавший угольному магнату, смотрел с высоты на почерневшие горные хребты, заброшенные ржавеющие экскаваторы и на шрамы, оставленные ими в земле. Похожий вид мог бы открываться из дома, уцелевшего на поле битвы.

Они приехали на «кадиллаках»; каждого сопровождали два-три телохранителя. Огромные лимузины мчались по автострадам из Майами и Нового Орлеана, из Кливленда и Питтсбурга, из Бостона и Нью-Йорка. Когда же они добрались до городка, бывшего местом их назначения, кавалькада больше всего походила на похоронную процессию: черные «кадди» один за другим чинно просачивались по изгибам узкой дороги, проползали через разрушавшиеся, полупустые, прятавшиеся за клубами пыли деревни, мимо кучек любопытных ребятишек с изможденными лицами, нестрижеными волосами, ввалившимися глазами и выпирающими ребрами на обнаженных торсах.

А мужчины, сидевшие в автомобилях, были знаменитостями, во всяком случае в своем мире. Они были мудрейшими из мудрых, крепчайшими из крепких, подлейшими из подлых, быстрейшими из быстрых. Какие истории они могли бы рассказать, если бы им разрешалось что-нибудь рассказывать! Но этого даже они не могли себе позволить. Чего только не видели эти стариковские глаза, чего только не рассчитывали эти старческие мозги, чего только не сокрушали эти старческие сильные (до сих пор) руки…

Они были неуклюжими смугловатыми мужчинами, закоснелыми в своих привычках, одетыми в черные костюмы с галстуками, белые рубашки и слишком свободные носки, сползавшие на черные ботинки. Они носили очки с толстенными стеклами. Их вены раздулись, белки слезящихся глаз налились кровью, у них были большие руки и двойные подбородки, их неулыбчивые, напряженные, подчеркнуто серьезные лица заплыли жиром. Они много плевались, много курили, много ругались. Их поредевшие волосы покрывала помада. Глядя на них, можно было подумать, что они никогда в жизни не смеялись, никогда не выпивали с девчонками, никогда не ходили на танцы и вечеринки, не играли в футбол. Их лица были землисто-серыми; такую бледность порождают бесчисленные ночи, проведенные в наглухо закрытых помещениях, наполненных зловонным сигаретным дымом и освещенных неоновым светом. Они были городскими стариками.