— А ты не знал, что Марти работает с Шамбором?

— Вообще-то нет. Только из газет и выяснил. — Кирнс вернулся на свое место за столом, а Джону указал на ветхое кресло, заваленное какими-то бумагами. — Папки можешь свалить на пол.

Джон кивнул и последовал совету.

— Я сказал, что не встречался с Зеллербахом, да? Верней сказать, я даже не слышал, что он здесь. Официально его не зачисляли в штат, и я не видел его имени в списках гостей или специалистов, прибывших по обмену. Вероятно, он прибыл по личной договоренности с Шамбором. — Кирнс примолк. — Не стоит, наверное, тебе об этом говорить, но я беспокоился за Эмиля. В последний год он начал как-то странно себя вести.

— Странно? — вскинулся Джон. — В каком смысле?

— Ну... — Кирнс задумался, потом заговорщицки склонился вперед, опершись о груду бумаг и сплетя пальцы домиком. — Он был таким жизнерадостным, понимаешь? Общительным, открытым — свой парень, при всем его возрасте и опыте. Работал упорно, но никогда не относился к своим исследованиям слишком уж серьезно. И он был очень здравомыслящим. Не без собственных вывертов, как все мы, но, по сравнению с последним годом, ничего особенного. И к жизни он относился разумно — без самолюбования. Помню, мы как-то собрались компанией, выпивали, и он заметил: «Вселенная прекрасно обойдется и без нас. Всегда найдется кто-нибудь на наше место».

— Рисовка, конечно, но во многом — правда. А потом с ним что-то случилось?

— Да. Он словно вовсе пропал. Его не было ни в коридорах, ни на собраниях, ни в кафе, ни на «мозговых штурмах», ни на вечеринках... И это произошло враз. — Кирнс демонстративно прищелкнул пальцами. — Как отрезало. Его — от нас. Будто ножом. Для большинства из нас Шамбор сгинул.

— И это случилось год назад? Когда он перестал вводить результаты своих опытов в центральный компьютер?

— А об этом я не слышал! — непритворно изумился Кирнс. — Черт, получается, мы даже представления не имеем, чего он добился за последние двенадцать месяцев?

— Именно так. Ты знаешь, над чем он работал?

— Конечно. Все знают. Над молекулярным компьютером. Слышал, он добился больших успехов. Может, даже создаст его первым — лет через десять. Это не тайна, но...

— Но?

Кирнс откинулся на спинку кресла.

— К чему тогда эти секреты? Вот что в нем переменилось напрочь. Он стал скрытным, отчужденным, рассеянным, избегал коллег. На работу — домой — на работу, как маятник. Иногда он днями не вылезал из лаборатории, даже, я слышал, кровать с матрасом себе там поставил. Но мы это списывали на то, что Шамбор наткнулся на золотую жилу.

Джону не хотелось демонстрировать излишний интерес к Шамбору, его записям или ДНК-компьютеру. В конце концов, для Кирнса или любого другого он в Париже из-за Марти, и только.

— Не он первый так заработался. Ученому, который на это не способен, нечего делать в науке, — заметил он и после недолгой паузы поинтересовался как бы случайно: — А ты что думаешь по этому поводу?

Майк фыркнул.

— Если пофантазировать? Украденные открытия... шпионы... может быть, промышленный шпионаж. Игры плаща и кинжала.

— Тебя что-то наводит на такие мысли?

— Ну, всегда можно вспомнить о Нобелевской. Тот, кто первым создаст молекулярный компьютер, проходит без очереди. А это не только деньги, это еще и престиж — Осса и Пелион престижа. От нобелевки еще никто в Пастеровском не отказывался. Во всем мире не откажется. В таких условиях любой может занервничать. Попытаться защитить свои работы, пока те не будут готовы к публикации.

— Мысль интересная.

«Но кража — одно, — подумал Джон, — а взрыв, равнозначный массовому убийству, — совсем другое».

— Но тебе ведь не с потолка пришла эта идея. Что-то навело тебя на мысль, будто Шамбор хочет защитить свои результаты... может быть, что-то необычное, подозрительное даже?